Считается, что во времена язычества время было цикличным и лишь после прихода мировых религий, человечество обрело стрелу времени и стало жить в истории. Такое представление в целом верно. Однако, оно нуждается в ряде серьезных уточнений и разъяснений, так как в таком упрощенном виде оно скрывает ту борьбу за время, которое вело человечество уже в языческие времена и ведет до сих пор. Ведь из-за такого представления нам кажется, что человечество, обретя время один раз, не может его потерять. Но это, увы, не так. За время надо бороться, ибо время — это свобода и право на судьбу, которые человечество сегодня в любой момент может потерять и могло потерять еще в языческие времена.
Представление о цикле коловращения времен года владело человеком уж в какие-то совсем дикие времена. Человечество достаточно быстро обнаружило изменения, которые выходят за рамки этого простейшего и короткого цикла. Но обнаружив это, человечество не избавилось от цикличности и не перешло в историю, а стало просто измерять время более длинными циклами, включающими в себя годовые. Так, например, в индуизме есть такая единица времени, как кальпа (День Брахмы). Она равняется 4,32 миллиарда лет. Как не трудно видеть, такой гигантский цикл позволяет без труда вписать в него всю человеческую историю, превратив ее таким образом из истории в игру, лишенную стрелы времени, а значит, человеческой свободы и судьбы. Ведь круг — это неподвижность, движение без движения.
Имея в виду представления о таких огромных циклах, следует более внимательно присмотреться к приходу мировых религий — все ли они даруют время? Ведь обычно дарование религией времени рассматривается просто. Есть точка «А» — приход того или иного бога или мессии, с которого начинается отсчет времени, и есть точка «Б» — второй приход божества. Между обоими приходами натягивается время. Однако если второй приход божества заканчивает историю, то она становиться не историей, а лишь удлиненным циклом, вполне вписывающимся в те же индуистские циклические представления. То есть подлинную историю и свободу человеку обещает только та религия, в которой есть представление о творении во времени. Второй же приход мессии может в этом случае означать начало нового исторического этапа, переход развития на качественно новый уровень, но ни в коем случае не конец.
БУДЬТЕ В КУРСЕ
- 29.07.20 Что нам мешает построить коммунизм?
- 29.06.20 Почему России понадобился марксизм, а марксизму Россия?
Любой буддист, к какой бы из бесчисленных школ он ни принадлежал, скажет вам, что в нирване нет времени. Оно есть только в мире существования, да и там является лишь иллюзией. Приход же Будды Майтреи в конце времен, так или иначе, знаменует массовый уход в нирвану. То есть история в буддизме должна длиться лишь до определенного момента и таким образом представляет собой лишь гигантский цикл. Что не удивительно, ведь буддизм взял всю свою космологию из индуизма и оставил практически без изменений, полностью сохранив циклический принцип.
А вот в христианстве, где провозглашено творение именно во времени, есть обещание подлинной истории. В «Книге Бытия» говорится:
«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.
И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.
И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И стало так. И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так.
И назвал Бог твердь небом. [И увидел Бог, что это хорошо.] И был вечер, и было утро: день второй.
И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И собралась вода под небом в свои места, и явилась суша. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо.
И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя по роду и по подобию ее, и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так.
И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду и по подобию ее, и дерево плодовитое, приносящее плод, в котором семя его по роду его на земле. И увидел Бог, что это хорошо.
И был вечер, и было утро: день третий».
Подлинная жизнь и труд есть только во времени — говорит христианство. И каждый человек «по образу и подобию божию» должен трудиться во времени создавая то, чему он мог бы радоваться. Таким образом христианство дарует человеку право на историю, судьбу, свободу и настоящий труд.
Казалось бы, все достаточно четко и однозначно провозглашено в «Книге Бытия». Но не тут-то было. В конце средневековой эпохи, «христианин» Данте в «Божественной комедии» провозглашает следующее:
«Она промолвила:
«Мне нет труда Тебе ответить, твой вопрос читая
Там, где слились все «где» и все «когда».
Не чтобы стать блаженней, — цель такая
Немыслима, — но чтобы блеск лучей,
Струимых ею, молвил «Есмь», блистая, —
Вне времени, в предвечности своей,
Предвечная любовь сама раскрылась,
Безгранная, несчетностью любвей».
Заявив о том, что Бог находиться в пространстве «где слились все «где» и все «когда», то есть там, где отсутствуют пространство и время, а также о творении «вне времени», Беатриче продолжает излагать очевидную ересь, фундаментально противоречащую «Книге Бытия»:
«Так и Творца троеобразный плод
Излился, как внезапное сиянье,
Где никакой неразличим черед.
Одновременны были и созданье,
И строй существ; над миром быть дано
Вершиной тем, в ком — чистое деянье,
А чистую возможность держит дно;
В средине — связью навсегда нетленной
С возможностью деянье сплетено».
Почему такое наглое несоответствие «Книге Бытия» до сих пор мало кого смущает — отдельный вопрос. Но тут еще есть одна немаловажная подсказка: «А чистую возможность держит дно». Вот что об этом «дне» и соответствующих ему системах говорит индийский философ, политик и дипломат Сарвепалли Радхакришнан в своей классической книге «Индийская философия»:
«Чтобы сохранить совершенство единой реальности, мы должны сказать, что мир становления не обусловливается прибавлением какого-либо элемента извне, поскольку вне ничего не существует, а может быть лишь результатом уменьшения. Чтобы объяснить изменение, допускают нечто отрицательное, вроде небытия у Платона или материи у Аристотеля. Через развитие этого отрицательного начала неизменное, по-видимому, развертывается в изменяющееся множество. Лучи струятся из солнца, которое, тем не менее, их не содержит».
Я тут оставлю без внимания зловещий образ солнца, не содержащего лучей, и скажу о том, что в данном случае Данте, как поклонник Аристотеля, под «дном» имеет ввиду именно материю. Но эта система с отбрасыванием дна, как мы видим, очень универсальна.
В своей классической «Истории западной философии» Бертран Рассел пишет о мировом духе Гегеля следующее:
«Но что такое дух? Это — одна неизменная однородная бесконечность, чистое тождество, которая во второй фазе отделяется сама от себя и делает эту вторую сторону своей противоположностью, а именно как существование для себя и в себе, противопоставляемое всеобщему».
То есть и изощренная система Гегеля покоится на этом принципе отбрасывания «дна». А там, где есть этот принцип, имеет место одномоментное создание мира, история отсутствует, а есть только игра, которая только представляется историей. Игра же эта, по сути, есть только вращение вокруг некоего неподвижного центра.
Таким образом, мы видим, что внутри христианской культуры и даже внутри самого христианства крайне влиятельны антиисторические дохристианские модели, прямо противоречащие «Книге Бытия». В чем причины такого их влияния?
Их довольно много, но главные из них — две. Первая и самая главная — человеческая слабость. Об этой слабости лучше всего сказал в своей притче о Великом инквизиторе из «Братьев Карамазовых» Достоевский. Инквизитор напоминает Христу о тех вопросах, которыми его искушал дух «тления и небытия» в пустыне:
«Реши же сам, кто был прав: ты или тот, который тогда вопрошал тебя? Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!»
По поводу этой «невыносимой свободы» говорил «профессор» в фильме Тарковского «Сталкер»: «Видимо, должен существовать принцип… никогда не совершать необратимых действий». Человеку часто очень хочется, что бы его действия носили обратимый характер, как в компьютерной игре. Только вот беда, если действия становятся таковыми, то они перестают быть действиями, а человек лишается свободы.
Вторая причина живучести антиисторических, да и в общем-то антигуманистических древних идей, заключается в том, что, подобно Великому инквизитору Достоевского, есть немало желающих господствовать над слабыми, не выдерживающими бремени свободы людьми. Да, христианство провозгласило право каждого человека на время, душу и свободу. Но властные элиты, увидев страх человечества перед свободой, а стало быть, и низовой запрос на свой приход, стали постепенно все возвращать на круги своя — в рабовладение, восстанавливая соответствующие метафизические модели в правах.
Но, как я уже говорил выше, эта борьба за право на историю не только никуда не делась в христианскую эпоху, но имела место задолго до прихода христианства. Уже в VIII веке до н. э. постепенно начал распрямлять время, противопоставляя его року — этому вечно вращающемуся веретену Мойр, великий Гомер. В «Илиаде» Ахиллес, который знает, что если вступит в сражение, то неминуемо погибнет, ибо так ему было предсказано, все равно вступает в бой и гибнет, мстя троянцам за смерть своего друга Патрокла, отвоевывая у рока право на собственную судьбу. В «Одиссее» главный герой отказывается от бессмертия и любви нимфы Калипсо ради любви к земной жене Пенелопе и в итоге изменяет древний закон, противопоставляя ему право на любовь.
После Гомера за историю боролись великие трагики Эсхил (525 до н. э. — 456 до н. э.) и Софокл (496 до н. э. — 406 до н. э.). Антигона Софокла бросает вызов тирану и самодуру Креонту и гибнет, отстаивая фундаментальное человеческое право на захоронение. А в конце трагедии античные боги провозглашают правоту Антигоны, а Креонт сознает свою вину.
Эсхил написал великую трагедию «Прометей прикованный», в которой описал мучения титана Прометея, бросившего вызов Зевсу, когда тот хотел уничтожить людей. Прометей не только спасает людей и дарует им огонь труда, но и дает им право на будущее:
Предводительница хора:
«Ни в чем ты больше не был виноват? Скажи».
Прометей:
«Еще у смертных отнял дар предвиденья».
Предводительница хора:
«Каким лекарством эту ты пресек болезнь»?
Прометей
«Я их слепыми наделил надеждами».
Предводительница хора:
«Благодеянье это, и немалое».
Такая замена «дара предвиденья» «слепыми надеждами» запускает историю, ибо если будущее где-то записано и человек соглашается действовать по этой записи, то у него нет своей судьбы.
О таком взгляде Эсхила на историю очень точно сказал ненавидящий его Мирча Элиаде в своем трехтомнике «История веры и религиозных идей»:
«Согласно версии Эсхила, которому история человечества видится восхождением, а не деградацией, Прометей — величайший из культурных героев».
Понятно? Для древнего язычника Эсхила история есть восхождение! А для Элиаде это деградация!
После Гомера, Софокла, Эсхила и христианства впрямую и откровенно отстаивал историю Карл Маркс. Как ни странно, в своем «Капитале» он излагает концепцию труда, которая, в отличие от многих других, соответствует «Книге Бытия». Он писал:
«В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т. е. идеально. Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю. И это подчинение не есть единичный акт. Кроме напряжения тех органов, которыми выполняется труд, в течение всего времени труда необходима целесообразная воля, выражающаяся во внимании, и притом необходима тем более, чем меньше труд увлекает рабочего своим содержанием и способом исполнения, следовательно, чем меньше рабочий наслаждается трудом как игрой физических и интеллектуальных сил».
То есть СССР, в основании которого лежала марксистско-ленинская идеология, был христианским по духу не только потому, что провозгласил «Моральный кодекс строителя коммунизма», который во многом повторял христианские заповеди, о чем уже сегодня многие говорят, но и потому, что само учение Маркса в своей основе имело концепцию труда и действующего субъекта, соответствующую «Книге Бытия». Поэтому, когда СССР рухнул, человечество снова начало погружаться в пучину древнего рабовладения, основанного на отсутствии времени, то есть на его цикличности.
Комментарии читателей (1):
Хоть и немножечко витиевато и, тасссазать, мудрЁно – но, в общем, ооооочень, я бы сказал, интересный и занимательный филисофский взгляд на раскрытие понятий времени, человеческой свободы и истории, как совокупности первых двух понятий, да!