Что нужно сделать человечеству, чтобы отвоевать право на будущее?

Сегодня проблему машинного производства, которое делает массы людей ненужными, не обсуждает только ленивый. Однако, когда эта проблема еще не настолько лежала на поверхности, ее уже обсуждал великий критик капитализма — Карл Маркс.

В рукописях 1857−1859 годов он говорил о том, что машины не следует воспринимать лишь как инструмент, а надо воспринимать как еще и то, что отчуждает от рабочего его «виртуозность», ставит труд самого рабочего под свой контроль, а потом делает его ненужным.

«Машина ни в каком отношении не выступает как средство труда отдельного рабочего. Ее специфическое отличие заключается вовсе не в том, чтобы, как это имеет место у средства труда отдельного рабочего, опосредствовать деятельность рабочего, направленную на объект; наоборот, деятельность рабочего определена таким образом, что она уже только опосредствует работу машины, ее воздействие на сырой материал — наблюдает за машиной и предохраняет ее от помех в ее работе. Здесь дело обстоит не так, как в отношении орудия, которое рабочий превращает в орган своего тела, одушевляя его своим собственным мастерством и своей собственной деятельностью, и умение владеть которым зависит поэтому от виртуозности рабочего. Теперь, наоборот, машина, обладающая вместо рабочего умением и силой, сама является тем виртуозом, который имеет собственную душу в виде действующих в машине механических законов и для своего постоянного самодвижения потребляет уголь, смазочное масло и т. д. (вспомогательные материалы), подобно тому, как рабочий потребляет предметы питания. Деятельность рабочего, сводящаяся к простой абстракции деятельности, всесторонне определяется и регулируется движением машин, а не наоборот. Наука, заставляющая неодушевленные члены системы машин посредством ее конструкции действовать целесообразно как автомат, не существует в сознании рабочего, а посредством машины воздействует на него как чуждая ему сила, как сила самой машины».

И далее:

«Овеществленная в системе машин стоимость выступает, далее, как такая предпосылка, по отношению к которой созидающая стоимость энергия единичной рабочей силы исчезает как бесконечно малая величина».

Душа рабочего отчуждается — ее заменяет «душа» машины. А потом перестает быть нужной и «энергия» рабочего. Новыми же жрецами этой отчужденной от рабочего силы, которая лишает его права на существование, становятся ученые. Причем, прежде всего, ученые «естественники», а не гуманитарии. Таким образом, все «гуманитарное» вместе с живым человеческим трудом подобная система просто выводит за скобки. Все человеческое в человеке оказывается невостребованным. А ученые определенного типа становятся, если, во всяком случае, придерживаться сказанного тут Марксом, чем-то вроде дегуманизированного правящего класса, господствующего посредством бездушной науки.

Таким образом, становится видно, что лишенная ценностей наука и возглавляемый ею технический прогресс изначально стремились к двум целям. Первая — очевидная. Создать производство и получить все блага прогресса. А вторая — неочевидная. Вытеснить человеческое из общественной системы и сделать господствующим классом ученых определенного рода. Сегодня мы видим, как реализация этой второй, неявной цели выходит на первый план. Маркс же, как мы знаем, делал ставку на пролетариат, то есть на восстание против подобной перспективы, что в метафизическом смысле означало борьбу за право на душу. Кроме того, становится понятно, почему Маркс настаивал на введении в науку ценностного измерения, за что его показательно ругал Поппер.

Но о подобном дегуманизированном царстве автоматов в 19 веке говорил не только Маркс. В 1871 году вышла книга британского барона, дипломата и писателя Эдварда Булвера-Литтона (1803 — 1873) «Грядущая раса». Позже она переиздавалась под названием «Врил: Сила грядущей расы». Эту книгу Литтон написал буквально за два года до своей смерти под псевдонимом Лоренс Олифант. Несмотря на то, что имя Литтона как писателя уже было широко известно, а книгу он предпочел выпустить под псевдонимом, она все равно имела большой успех.

Причиной этого успеха стала утопия, изложенная Литтоном в книге. В ней он от лица американца, попавшего в подземную страну, рассказывает об обществе будущего, которое научилось управлять универсальной энергией «Вриль». Причем с этой энергией, в которой без труда узнаются индийские представления об энергии шакти, лучше всего удавалось управляться именно женщинам. Позже идеи подземного человечества, которое достигло высшей ступени эволюции и энергии «Вриль», прочно вошли в оккультизм фашистского типа. Вот что пишет Литтон:

«Громадный вопрос о труде, до сих пор считающийся у нас неразрешимым и ведущим к ожесточенной борьбе между классами, здесь был разрешен самым простым образом: упразднением рабочих как отдельного класса общества. Удивительные механизмы, приводимые в движение новой силой, по своему могуществу и легкости управления далеко превосходившей все результаты, полученные нами от применения пара или электричества, под надзором детей, нисколько не утомлявшихся этой работой, скорее похожей для них на игры и развлечения… всего этого оказывалось достаточным, чтобы создать народное богатство, которое исключительно применялось к осуществлению общественного блага».

Что же касается вопроса о том, куда подевался не рабочий класс, а люди из этого класса, то Литтон дает такой намек устами одного из представителей «высшей расы»:

«Истребить то, что вредит обществу, — не преступление. Вот было бы преступлением — убить какое-нибудь безвредное насекомое».

Так как подобное «производство» без человека не подразумевает развития, сами идеи будущего и новизны были полностью вытравлены из этого общества и стали считаться прерогативой только диких народов, которые жили по соседству:

«Новизна, без сомнения, имеет свою привлекательность в менее развитых обществах, чающих всего лучшего впереди, но мы лишены способности находить в ней удовольствие», — говорит представитель «грядущей расы».

Разумеется, утрата способности находить удовольствие в новизне породила полную творческую несостоятельность, а творчество, опять же, стало уделом отсталых обществ:

«Ты без сомнения заметил в отделении древностей музея, — насколько, с точки художественности, картины, написанные несколько тысяч лет тому назад, превосходят современные. Из всех изящных искусств одна музыка, — может быть потому, что она ближе подходит к науке, чем к поэзии, — еще процветает у нас. Но даже и здесь недостаток стимула похвал или славы сказался в отсутствии индивидуального превосходства; мы отличаемся более в оркестровой музыке, где отдельный исполнитель заменяется громадными механическими инструментами, приводимыми в движение водою. В продолжение нескольких веков у нас почти не появилось ни одного выдающегося композитора. Мы пользуемся теперь старинными мотивами, которые обрабатываются современными, искусными в технике музыкантами».

Ровно то же самое происходит и сегодня. Роботы, используя механизмы, уже неплохо играют на музыкальных инструментах, а компьютерные программы, могут воспроизводить даже импровизационную музыку. Что же касается музыкантов, то они скорее мертвы, чем живы. Достаточно открыть интернет, чтобы увидеть тысячи молодых людей и совсем маленьких вундеркиндов, которые играют самые сложные произведения с любой скоростью и на любых инструментах, уподобляясь в этом процессе машинам, конкуренцию которым они заведомо проиграют. С творчеством же, наоборот, большие проблемы. Сами музыканты воспринимают себя как «винтики» музыкальной шкатулки, которая скоро их заменит. Но огромная аудитория согласна слушать звуки этой, пока еще формально живой музыкальной шкатулки. Все это — смерть искусства. Искусство же как таковое, согласно утопии Литтона, которая на наших глазах превращается в реальность, становится уделом маргиналов:

«— Нет ли из числа Ана, — спросил я, — обществ, зараженных теми пороками и страстями, допускающими разницу в имущественном, нравственном и общественном положении среди своих членов, которые уже исчезли между племенами Вриль-я? Если существуют такие народы, то, может быть, поэзия и родственные ей искусства еще пользуются почетом и процветают между ними? — Такие народы живут в отдаленных от нас странах; но мы не допускаем их в среду цивилизованного общества; по нашему мнению, они недостойны даже названия Ана, не только что Вриль-я. Это варвары, находящиеся на том низком уровне развития, которое даже не допускает надежды на их обновление. Они проводят свое жалкое существование в вечных переворотах и борьбе; если они не воюют со своими соседями, то дерутся между собою. Они все разделены на партии, которые предают поруганию, грабят и даже убивают друг друга; поводом к этому служат самые ничтожные причины, которые были бы просто непонятны для нас, если бы мы не знали из истории, что сами когда-то прошли через эти ранние ступени варварства и невежества».

В этой концепции искусства, подразумевается, что мотивацией к творчеству может быть только борьба за существование, успех и господство. Когда же наступает «конец истории», а именно общество такого конца описывает Литтон, то отпадает надобность в творчестве и искусстве, которые начинают ассоциироваться с дикостью, то есть с предшествующими стадиями эволюции. Если представители такой «дикости» начинают, хотя бы мало-мальски нарушать идиллию постчеловеческого общества, они попадают в разряд «хуже насекомых» и уничтожаются без малейших колебаний.

Эту возможность превращения во вредное насекомое в глазах обитателей этой страны, ощущает и герой Литтона. Задыхаясь от отсутствия новизны, он признается, что, на самом деле, именно об идеале подобного «социализма» мечтает человечество:

«Меня теперь постоянно преследовала мысль, что я нахожусь среди народа, который, при всей своей внешней доброте ко мне и мягкости, во всякую минуту и без малейшего колебания может подвергнуть меня смерти. Добродетельная и мирная жизнь этих людей, вначале казавшаяся мне столь привлекательною по сравнению с бурными страстями и волнениями нашего мира, теперь удручала меня своей скукою и однообразием. Даже ясная тишина этой, вечно освещенной, атмосферы способствовала к упадку моего духа. Я жаждал какой-нибудь перемены, все равно — будь то зима, буря, мрак. Я начинал сознавать, что мы, смертные, населяющие верхний мир, как ни мечтаем мы об усовершенствовании человека, как ни стремимся мы к высшей, более справедливой и мирной жизни, не подготовлены для того, чтобы долго наслаждаться тем самым счастьем, которое составляет наш идеал».

И еще:

«Общественное устройство Вриль-я было весьма характерно в том отношении, что здесь было соединено в одном гармоническом целом все то, к чему стремились разные философы нашего мира и что они представляли людям в своих утопиях будущего человеческого счастья. Это было общество, незнакомое с войной и всеми ее ужасами; общество, где была обеспечена полнейшая свобода всех и каждого, без проявления той вражды, которая у нас составляет неизбежное следствие борьбы партий, добивающихся этой свободы. Равенство здесь было не одним пустым звуком: оно действительно существовало. Богатство не преследовалось, потому что не возбуждало зависти».

В том, что к подобному идеалу «стремились разные философы нашего мира», Литтон прав. И именно этим философам, главным из которых был Гегель, бросил вызов Маркс. В «Божественной комедии» в виде неподвижного райского Эмпирия, в котором полностью отсутствует движение и новизна, Данте указывает именно на такой идеал:

«Богатства, вас влекущие, тем плохи,
Что, чем вас больше, тем скуднее часть,
И зависть мехом раздувает вздохи.
А если бы вы устремляли страсть
К верховной сфере, беспокойство ваше
Должно бы неминуемо отпасть.
Ведь там — чем больше говорящих «наше»,
Тем большей долей каждый наделен,
И тем любовь горит светлей и краше».

Однако, есть одна проблема. Когда на землю придет эта «новая раса», она уничтожит человечество, ибо оно неисправимым образом хочет новизны, хотя и мечтает прямо об обратном:

«Но чем более я думаю об этом народе, продолжающем свое развитие в этом, неведомом нашим ученым, подземном мире, со всеми открытыми ими новыми применениями грозных сил природы, с их удивительным общественным строем, с их добродетелями и обычаями, которые все более и более расходятся с нашими, по мере движения нашей цивилизации, тем в больший я прихожу ужас. И только молю Творца, чтобы прошли еще многие века, прежде чем эти будущие истребители нашего племени появятся на поверхности земли».

Если идеалы обездоленных будут совпадать с идеалами господ, они не смогут произвести нечто такое, чего не могла бы сделать машина, и сами же оценить это, создав на новой ценностной основе альтернативное общество, которое называется коммунизм. В этом случае господа неминуемо лишат их сначала души, а потом уничтожат как вредных насекомых, мешающих идеальному господскому «социализму». Поэтому работа по завоеванию права на будущее сегодня должна начаться не с баррикад и кипучей деятельности, а с работы по осознанию собственных идеалов, понимания себя и других. Без такой внутренней революции баррикады и бурная деятельность сыграют на руку господствующему классу и лишь подтвердят его правоту.