В России вышло в свет интересное историческое исследование из КНР

Вышел в свет русский перевод монографии китайского ученого-филолога, преподавательницы Института журналистики пекинского Китайского народного университета Чжао Юнхуа «Русская пресса в Китае: 1898−1956» (М., 2017). Представляя собой очень интересное исследование, обобщающее представления о российском присутствии в Поднебесной в первой половине переломного для наших двух стран XX столетия, книга не ограничивается анализом журналистики, а представляет собой более широкий взгляд на историю российско- и советско-китайских отношений на всем пути и в динамике тех исторических трансформаций, через которые проходили наши страны. Сегодня официальные двусторонние связи переживают уникальный подъем, открывая дорогу широким перспективам народной дипломатии, призванной дополнить межгосударственные контакты институтов и органов власти всех уровней прямым общением людей, в том числе представителей журналистских сообществ. Совместным заявлением, которое было подписано лидерами России и Китая Владимиром Путиным и Си Цзиньпином в июне 2019 года, гуманитарные обмены признаны одним из ключевых направлений сотрудничества. Поэтому особенно важно лучше понять взаимные точки зрения, причем не только в том, в чем они сходятся, но и в части, касающейся различных трактовок прошлого. Эти взгляды в конечном счете нуждаются в таком же сопряжении, какое происходит между критически важными для каждой из наших стран международными проектами ЕАЭС и «Пояса и пути». Ведь в условиях стремительно меняющегося мира успех в достижении целей такого сопряжения в гуманитарной сфере, которая отражает непреходящие смысла бытия, актуальные для всего человечества, не менее важен, чем в экономике, политике или идеологических аспектах прошлого, настоящего и будущего.

Работа Чжао Юнхуа наполнена множеством интереснейших фактов, целый ряд которых до этого либо не был известен, либо широко не освещался; годы кропотливого труда в китайских и российских книгохранилищах позволили автору овладеть огромным фактическим материалом, который был использован при написании книги. Перед нами встают не только названия выходивших в Китае периодических изданий и имена русских журналистов, связавших с этой страной свою творческую и человеческую судьбу, но и события, в которые эти судьбы были вплетены. Следует отметить крайнюю сложность исторического периода, который охватывается рамками исследования. Синьхайская революция (1911−1912 гг.) с чередованием прогресса и реакции, противоборством центростремительных и центробежных тенденций, обособлением милитаристских клик и противостоянием между Севером и Югом, апрельским переворотом 1927 года, последовавшей гражданской войной, а также антияпонским сопротивлением, — каждое звено этой исторической цепочки является самостоятельной темой. Тем ценнее проведенная автором систематизация, которая позволила не «утонуть» в материале, превратив книгу в набор фактов, а придать ей четкую структуру и логику изложения, превращающую ее в серьезный научный труд, написанный, однако, доступным и понятным языком.

В работе подробно описываются трудности, с которыми сталкивалась русскоязычная периодика. Большая часть газет и журналов в зоне КВЖД прекращали существование после выпуска нескольких номеров из-за преследований российской цензуры и причин экономического характера. Но встречались и издания-долгожители, к которым автор относит газету «Новый край» и журнал «Вестник Азии», а также издательства, как казенные — печатную палату КВЖД, издательство Исследовательского общества восточной провинции, так и ряд частных. Отдельной темой в этом контексте рассматривается опыт деятельности харбинской издательской группы «Заря» М. С. Лембича с филиалами в Шанхае и Тяньцзине. А также находившейся с ней в конкуренции группы «Рупор», стоявшей? в отличие от более или менее нейтральной к советской власти «Зари», на жестких антисоветских и антикоммунистических позициях. Помимо газет, «Заря» издавала специальную литературу в области политики, экономики и юриспруденции, а также культурно-образовательные сборники. Характерно, что высокий авторитет редакции и выпускаемых ею газет впоследствии послужил поводом для ее фактического захвата японскими оккупантами, подчинившими редакционную политику собственным интересам, направленным против СССР. В работе раскрывается, как это происходило на харбинском и шанхайском этапах деятельности. На развалинах разгромленных ими русскоязычных изданий, прежде всего лояльных к СССР, японцами создавались антисоветские информационные холдинги, целью которых становилось продвижение изданий, подобных «Харбинскому времени» (1942 г.) и «Шанхайскому времени» (1941 г.). Слияния и поглощения завершали процесс консолидации белогвардейской прессы в оккупационных интересах, прикрывая коренной поворот в редакционной политике объединением нейтральных изданий с антисоветскими. Характерно: создание «Харбинского времени» было дополнено информационной провокацией в виде фейка об убийстве китайцем японского гражданина, а когда китайская полиция попыталась расследовать истоки этой дезинформации, японские оккупанты «дали ей по рукам», взяв белогвардейских марионеток под свою защиту.

Рассматривая антикоммунистические репрессии милитаристского Бэйянского правительства, автор указывает ряд интересных для российского читателя актов, которые ограничивали деятельность русскоязычных коммунистических газет в Маньчжурии. Среди них:

• «Положение о контроле печатных СМИ» (март 1921 г.);
• «Регламент цензуры русскоязычных периодических изданий» (декабрь 1922 г.);
• «Временный закон об ограничении русскоязычных газет» (ноябрь 1925 г.);
• «Временное постановление о проверке литературы, пропагандирующей идеи коммунизма» (тоже ноябрь 1925 г.).

Правомерной выглядит периодизация русских массмедиа с их принадлежностью к двум традициям — дореволюционной и советской. А также с отдельным выделением русского эмигрантского пласта. В его типологии отчетливо прослеживается понимание общего переходного характера, который, с одной стороны, ломал человеческие судьбы, а с другой — приводил динамику этого процесса в соответствие с историческими тенденциями. От антисоветских русскоязычных СМИ он двигался к нейтральным и от них — к коммунистическим, советским. Воспроизводятся и нюансы этого разделения, тесно связанные с развитием событий в наших странах. Упоминается о китайском информационном измерении Гражданской войны в России. В частности, о публикации управляющим КВЖД генералом Д. Л. Хорватом в «Вестнике Маньчжурии» Манифеста белогвардейской власти с призывом к мировым державам вторгнуться в Советскую Россию, чтобы устранить от власти большевистскую партию. Приводятся и другие примеры подрывного и капитулянтского поведения белоэмигрантских элементов и их СМИ, связанные с альянсом атамана Семенова, одного из ярых противников советской власти в российском Забайкалье, с японцами. Или с провокационными попытками белой прессы подорвать отношения Китая с СССР путем разжигания между странами противоречий. Все это послужило дополнением к политике «хозяина северо-востока» милитариста Чжан Цзолиня, а после его гибели — его сына Чжан Сюэляна. На волне укрепления власти Чан Кайши этот курс привел к конфликту гоминьдановского режима с СССР на КВЖД (1929 г.).

К этому следует добавить, что из советских и российских исторических трудов нам известно, что экстерриториальность КВЖД, строительство которой было запущено усилиями С. Ю. Витте, в дореволюционный период подкреплялась особой системой во многом коррупционных связей генерала Хорвата с министром финансов, а затем премьер-министром В. Н. Коковцовым. Благодаря его покровительству администрации железной дороги КВЖД уже к 1907 году превратилась для российского бюджета в «черную дыру». Ряд отечественных авторов даже высказывают версию, что именно незаинтересованность генерала Хорвата в установлении над магистралью неограниченного российского суверенитета сыграла едва ли главную роль в провале попыток определенных кругов поставить перед российскими властями вопрос о придании Маньчжурии статуса двойного, российско-китайского подчинения (проект так называемой «Желтороссии»). На эти и другие действия железнодорожной администрации в своих дальневосточных воспоминаниях указывал и генерал А. И. Деникин.

Автором очерчиваются территориальные ареалы развития и распространения русской и русскоязычной прессы, первоначальным центром которой в Китае становится Харбин, откуда газеты расходились по территории зоны отчуждения КВЖД. После поражения царской России в войне с Японией 1904−1905 годов, а особенно после Февральского переворота и Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года в этот процесс включаются разнообразные партийные интересы — от правых, бонапартистских, и либеральных октябристско-кадетских до эсеровских и социал-демократических, большевистских. (Любопытная деталь: председателя третьей царской Государственной думы А. И. Гучкова, часть биографии которого связана с КВЖД, недолюбливавший его Николай II именовал «русским Юань Шикаем», по имени основателя Бэйянской клики в постмонархическом Китае).

В работе Чжао Юнхуа подробно раскрываются фабула и динамика противостояния традиционной правой русской прессы, прежде пользовавшейся поддержкой властей Российской империи, с левыми изданиями партий, оппозиционных монархии. Правомерен вывод о том, что противостояние русских белых и красных в СМИ (и, как мы понимаем, не только в СМИ) приобрело непримиримый характер, став, по сути, двумя противоположными «системами журналистики», общим у которых был только язык. Белая и красная стороны по сути вели друг с другом в Китае «холодную гражданскую войну», ставшую продолжением «горячей» Гражданской войны в самой России, но не закончившуюся с созданием СССР, а продолженную вплоть до образования в 1949 году Китайской Народной Республики (КНР). В ходе этого противостояния, и это верно указано в работе, антисоветские тенденции и элементы опирались на институциональную базу поддержки антикоммунистической власти — российской, китайской и оккупантской японской. Сначала такой властью выступала администрация КВЖД во главе с генералом Хорватом, который предпринимал многочисленные попытки вовлечь в травлю советских изданий китайские власти. Затем, после воцарения в Маньчжурии Бэйянской клики и перехода КВЖД под контроль Китая, а также в период совместного управления железнодорожной зоной отчуждения, преследование советских СМИ, вкупе с поддержкой белогвардейских изданий, осуществлялось уже Главным управлением полиции Особого района. И, наконец, с началом в 1931 году японской оккупации региона и провозглашением в 1932 году марионеточного квазигосударства Маньчжоу-го советские СМИ, как указывает автор, подверглись натуральному удушению, в то время как белогвардейские использовались, в том числе в интересах японских оккупантов. В книге приводятся подтверждающие это многочисленные факты, в том числе создание в 1934 году распоряжением правительства Маньчжоу-го, формальные власти которого управлялись полчищами японских «советников» и «консультантов», Харбинской ассоциации белогвардейских журналистов. И хотя эти издания японцы в итоге тоже со временем закрыли, проводившаяся ими до этого информационная политика, помимо антисоветизма, сочетала поддержку оккупантов с антикитайскими тенденциями, которые Чжао Юнхуа именует «синофобскими». И именно это обстоятельство прежде всего объясняет, возможно, излишнюю категоричность оценки автором всех русских некоммунистических СМИ как «колониальных». В отличие от советских журналистов, которые, как указывает автор, «были тесно связаны с каждым этапом революционной борьбы в стране или, по крайней мере, принимали в ней участие. Они освещали революционные события и оказывали активную поддержку происходящему… смогли разрушить информационную монополию западных государств и начали передавать новости о китайском народе и ходе революции всему миру. …Газеты и журналы, создававшиеся в Китае советской властью или большевиками, хотя и были немногочисленны, однако представляли собой невиданное ранее явление; эта периодика полностью соответствовала потребностям китайской революции, и заслуги ее велики».

Особенно показательно, что в Шанхае, свободном от оккупации до начала в 1937 году полномасштабной агрессии японской военщины против Китая, белогвардейские СМИ нередко действовали под контролем других внешних сил. И иногда напрямую управлялись иностранцами. В книге приводится примеры газет «Русь» и «Руль», где главным редактором работал итальянец А. Симонис, «Нашей газеты» во главе с англичанином Аткинсом и т. д.

Не обходятся в работе Чжао Юнхуа и острые углы, обусловленные бело-красным противостоянием и отбросившие проекцию на историю межгосударственных отношений России и Китая. Это и упомянутый проект «Желтороссии», связанный с конкуренцией России и Японии вокруг «особой зоны» строительства КВЖД на северо-востоке Цинской империи, ослабленной поражениями второй половины XIX века. И столкновения русских и китайских СМИ по вопросу о территориальной целостности Поднебесной в ходе Синьхайской революции. И упомянутый конфликт на КВЖД, послуживший предпосылкой к японскому вторжению и последующей продаже японцам (в лице Маньчжоу-го) южного сектора дороги от Харбина до Чанчуня и, далее, до Ляодунского полуострова. И антикоммунизм Бэйянской клики, унаследованный гоминьдановским правительством, закрывавшим после переворота 1927 года глаза на многие акции белогвардейцев. В том числе даже на их сопротивление китайским властям, которое оказывалось в расчете на создание базы нападения на СССР в Синьцзяне. И т. д.

Антикоммунизм Бэйянской клики и вызванная им динамика событий на северо-востоке Китая, которая в итоге привела к разрыву дипломатических отношений с СССР и конфликту на КВЖД, очень сильно повлияли на географию красного «сектора» русскоязычной прессы. Упадок Харбина как ее центра, окончательно оформившийся после вторжения в Маньчжурию в 1931 году японцев, привел к появлению новых центров русских СМИ, главным из которых становится Шанхай; распространение русские СМИ получают и в Тяньцзине. Кроме того, если говорить об официальном советском влиянии, то корпункты ТАСС открываются в Ханькоу, который в настоящее время является частью Уханя, а также в Чунцине.

Чжао Юнхуа отдает дань заслуженного признания деятельности в Китае издателя газет «Копейка» и «Новости дня» В. А. Чиликина. Подчеркивается его показательная эволюция от «белоэмигрантского» антикоммунизма к поддержке даже не только СССР, но и коммунистических идеалов Великого Октября, о чем он в 1937 году сообщил в письме советскому послу в Токио К. А. Сметанину. Высочайшая оценка дается наследию выдающегося советского журналиста В. Рогова, деятельность которого во главе корпункта ТАСС в Ханькоу не только информировала советскую и мировую общественность о борьбе китайского народа с агрессией, но и мобилизовала на эту борьбу самих китайцев. Осуществлялось это с помощью журнала «Шидай», выходившего на китайском языке. В августе 1945 года журнал совместно с русским издательством «Эпоха» стал выпускать китайскую газету «Синь шэнхэ бао» («Новая жизнь»), преобразованную в «Шидай жибао»; поместив в первом выпуске портрет Мао Цзэдуна, газета стала важным ресурсом информационной поддержки КПК. С началом Великой Отечественной войны важным источником информации, вещавшим на русском и ряде диалектов китайского, а также на английском и немецком языках, стала шанхайская советская радиостанция «Голос Родины». Ее в августе 1941 года основал крупный культурный деятель русской эмиграции В. Е. Валин.

В монографию успешно вплетены примеры солидарности и взаимной поддержки русских и китайцев, в том числе в оценке тяжелых страниц китайской истории. Например, восстания ихэтуаней, более известного как «боксерское», которое, ввиду колебаний императорского двора по отношению к восставшим и его лавирования между ними и Западом, стало поводом для антикитайского выступления Альянса восьми держав, объединившего будущих противников по Первой мировой войне. Чжао Юнхуа приводит исполненные глубоким сочувствием и сопереживанием слова работавшего в Китае российского журналиста Д .Г. Янчевецкого, посвященные штурму Пекина: «Двенадцать часов лились потоки человеческой крови на вековых безмолвных стенах и под стенами священной столицы. Безоблачное небо, точно потрясенное и возмущенное смертоносным грохотом земных орудий, омрачило свою ясную лазурь и обволоклось грозными свинцовыми тучами… Пекин пал». Другим примером является поддержка корреспондента ТАСС Перлова, прибывшего в Нанкин в 1931 году, на фоне Мукденского инцидента, положившего начало японской агрессии в Маньчжурии, крупным китайским журналистом-международником Чжао Миньхэном. Еще один пример — уникальное своей исторической ценностью сообщение об Октябрьской революции в ряде шанхайских газет, которое, на наш взгляд, требует текстуального воспроизведения: «Правительственная газета России: охранные войска Петрограда совместно с Социалистической рабочей партией свергли правительство Керенского. Главный вдохновитель революции — господин Лилинь (то есть В. И. Ленин)». В ряду позитивных примеров — и важные сведения о поездке в Китай делегации Коминтерна во главе с советским дипломатом Н. Г. Войтинским, члены которой еще в апреле 1920 года, более чем за год до создания КПК, встретились с ее будущими основателями, идеологами и лидерами — Ли Дачжао и Чэнь Дусю.

Погрузившись в тот водоворот событий, который затронул характер русского влияния в Китае в связи с Великим Октябрем в самой России, автор, с одной стороны, находится на стороне партии большевиков и советской власти. В книге проводится четкий водораздел между отношением к Китаю императорской и Советской России. С пониманием и в позитивном ключе автор освещает изгнание китайскими властями из страны генерала Хорвата и атамана Семенова. Отмечает, что взаимное дипломатическое признание РСФСР и Китайской республики в сентябре 1920 года стало возможным в результате двух обращений советского правительства к властям Поднебесной, то есть признает, что инициатива в этом принадлежала советской стороне, а не захватившим власть в Китае милитаристам, которые, и это очевидно, лишены авторских симпатий. Более того, рассуждая в рамках сравнительного анализа особенностей восточной политики царской России и Советского Союза, Чжао Юнхуа приходит к точному, важному и актуальному по сей день выводу об излишней ориентации российских элит на Запад, которая устанавливает приоритет европейского и североамериканского внешнеполитического вектора. И служит причиной ряда российских неудач на восточном направлении, как произошло в XIX веке, когда решение о развороте внешней политики Российской империи в направлении АТР (весьма актуальном, заметим, и сегодня) запоздало на несколько десятилетий.

Во многом, как представляется, авторская позиция обусловлена и тем, что белогвардейская тема, надо признать, для Китая достаточно болезненна не только с современной, идеологической, но и с сугубо исторической точки зрения. Ибо с одним из лидеров русского Белого движения, бароном (и графом) Романом Унгерном (фон Штернбергом) связана независимость Монголии, отвоеванной у Китая с участием его сил, брошенных после этого в «ледяные походы» против советской власти. Возможно, что именно с этим фактором автор связывает определенные симпатии к Советам китайских властей, которые к 1920 году сначала запретили версии русских газет на китайском языке, а затем закрыли ряд изданий откровенно белогвардейской направленности.

Вместе с тем, с другой стороны, трудно согласиться с содержащимся в выводах исследования утверждением, что СССР «вел в отношении Китая двойную политику, игнорируя силы КПК и надеясь на то, что китайская революция перейдет на сторону Гоминьдана». На самом деле, как представляется, все обстояло иначе. Во-первых, с точки зрения международного права находившийся в изоляции СССР, особенно в условиях угрозы войны, не мог усугублять свое положение, отказываясь от поддержки официальных властей, которые, понимая приближение японской агрессии, предпринимали попытки объединить страну. И делали это в ряде случаев в альянсе с КПК (Северный поход Чан Кайши против милитаристов; антияпонский альянс Гоминьдана и КПК и т. д.). Заострим вопрос: мог ли СССР в 1937 году не оказать Китаю помощи в борьбе с Японией, начиная с восстановления дипломатических отношений и кончая направлением в страну военных советников и военной авиации? Ответ очевиден: нет, не мог! Потому, что если СССР не оказал бы помощи, не заслуживала ли тогда наша страна действительно обоснованного осуждения за измену принципам международной антифашистской солидарности? Безусловно, заслуживала бы. Выиграла бы КПК, если СССР не оказал бы Китаю помощь и поддержку или проиграла? Двух мнений быть не может: КПК от этого неизбежно проиграла бы, и очень сильно, ибо собственных сил сдержать натиск агрессора у нее недоставало. А вместе с КПК японскому разгрому подверглась бы китайская социалистическая и коммунистическая перспектива, в результате чего мы давно бы уже жили совсем в другом, куда более безнадежном мире. Во-вторых, благодаря выдающейся роли в китайской демократической революции Сунь Ятсена, КПК и Гоминьдан вплоть до чанкайшистского переворота 1927 года находились в настолько тесном политическом союзе, что ряд руководителей Компартии, включая Мао Цзэдуна, входили в руководящие органы Гоминьдана. В-третьих, внутри самой КПК существовали разные группы, что в условиях гражданской войны усиливало динамику внутренних процессов в партийном руководстве (переход основного влияния в партии от Чжан Готао к Мао Цзэдуну, тесно связанный с позицией ряда военных лидеров, прежде всего будущего маршала Е Цзяньина). И напротив, стоило КПК консолидироваться, сплотившись после VII партсъезда в Яньани в монолитную политическую силу, как она сразу же получила мощнейшую поддержку СССР, которая сыграла важную роль в победе китайских коммунистов в гражданской войне 1945−1949 годов и привела к созданию КНР. (Речь идет о передаче китайской Красной армии всего вооружения и боевой техники разгромленной советскими войсками японской Квантунской армии, что свело к нулю изначальное преимущество войск Чан Кайши в силах и средствах ведения вооруженной борьбы). Противоречия между нашими двумя партиями — ВКП (б) и КПК — в те годы также имелись, но они не носили слишком уж принципиального характера; кроме того, существовал и механизм их преодоления — Коминтерн с его Исполкомом. Наконец, в-четвертых, сама логика исторических процессов в Китае, продиктованная коренным стремлением китайского народа к полному и окончательному объединению родины, побуждает и современное руководство КПК и КНР к политическому взаимодействию на Тайване именно с Гоминьданом. А тот, в свою очередь, столкнувшись с неприкрытым западничеством и проамериканским компрадорством «демократов», тоже избавляется от исторических заблуждений антикоммунизма и в целях преодоления островного сепаратизма идет на сближение с КПК. С российской точки зрения, это закономерный и позитивный процесс, продиктованный объективным ходом всемирно-исторического развития. И не кто иной, как Советский Союз, в течение послевоенной четверти века, несмотря на противоречивую динамику советско-китайских отношений, всемерно поддерживал КНР в возвращении законным властям Пекина их заслуженного постоянного представительства в Совете Безопасности ООН и изгнании из него американских марионеток сепаратистской тайваньской клики.

Разумеется, рассуждая обо всем этом, мы вслед за автором монографии выводим за скобки вопрос о кризисе наших отношений в 60-е — 80-е годы, ибо это совсем другая тема, требующая очень осторожного подхода. Причем в рамках не «однозначных», «единственно верных» и потому поверхностных взглядов, априори односторонних и субъективных. А с позиций всемирно-исторической судьбы великого Красного проекта, его идеологии и созданной им социалистической мир-системы.

В качестве определенного замечания следует также отметить, что в работе Чжао Юнхуа просматриваются элементы некоторой унификации подходов к русскому влиянию в Китае, которые выходят за рамки собственно русского противостояния белых и красных и замешаны на позициях «мягкого» национализма. В некотором смысле недооценивается тот факт, что российский перелом 1917 года в реальности лишил русское влияние в Китае, в том числе информационное, государственного статуса и поддержки. И превратил его в заложника как внутреннего противостояния в самой России, так и расстановки сил в не менее острых перипетиях китайских перемен, вызванных перманентной борьбой за власть уже после Синьхайской революции, между 1912 и 1927 годами. Так, в изложении событий, связанных с воцарением Бэйянской милитаристской клики, связанной с диктатором, а впоследствии самопровозглашенным императором Юань Шикаем, автор ограничивается констатацией фактов, оценки которым по сути никакой не дается. Она отмечает, что после отмены в марте 1920 года суверенитета КВЖД просоветский идеологический «маятник» качнулся в обратную сторону, чему в немалой степени поспособствовало назначение незадолго до этого генерал-инспектором трех маньчжурских провинций известного своим антикоммунизмом милитариста Чжан Цзолиня. Воцарившись затем, в 1924 году, в Пекине, этот яркий представитель Бэйянского истеблишмента, пытавшийся диктовать свои условия даже Сунь Ятсену, в июне 1928 года был изгнан из столицы войсками Чан Кайши, организатора «шанхайской резни», запустившего в Китае маховик многолетней гражданской войны. Упоминание этого эпизода в монографии, как и его последствий для русских СМИ, четко показывает представления автора об эволюции внутриполитической борьбы в Китае и проекции, отброшенной ею на отношение китайских властей к СССР и советскому влиянию. Характерное для первого этапа противостояние Север — Юг после смерти Сунь Ятсена разрешилось переходом власти к Чан Кайши. За ним последовал антикоммунистический переворот 12 апреля 1927 года, с одной стороны, а с другой, нажим на милитаристов в ходе Северного похода, совершенного Гоминьданом совместно с силами КПК. На завершающем этапе, однако, подчинив себе Бэйянскую клику, Чан Кайши обрушил на коммунистов репрессии на внутреннем фронте. На внешнем же фронте был спровоцирован кризис в отношениях с СССР вокруг КВЖД, к которому привели провокации против советских дипломатических учреждений и репрессии, примененные к их сотрудникам. Разрешить его удалось только с помощью локального военного конфликта. И вот эта, проявившаяся таким образом, общность исторических судеб Красного проекта в России и в Китае, как и компартий наших стран, на наш взгляд, в книге Чжао Юнхуа недооценивается и потому не акцентируется. И это особенно странно, учитывая сближение с СССР, в рамках которого Сунь Ятсен принял в Гуанчжоу советскую делегацию, оставив после себя «Завещание Гоминьдану и письмо ЦИК СССР» с призывом к безусловному сохранению советско-китайского союза.

Многоэтажный характер цензуры, который последовательно ограничивал деятельность как «белых», так и «красных» русскоязычных СМИ в Китае — от царских чиновников до японских оккупантов, побуждает автора монографии к выводу о том, что речь на самом деле шла об ограничении любого русского влияния. Не совсем понятно, однако, почему, оказавшись в тисках противоречия между национализмом и коммунизмом, Чжао Юнхуа пытается мягко оправдать стремление китайских властей «не допустить нового господства России в Китае». Ведь такого господства, в отличие, например, от англичан, никогда не было, и русские его не добивались. Да и появление в 1921 году в стране своей, ныне правящей Компартии, с одной стороны, явилось прямым результатом воздействия со стороны российского Великого Октября, а с другой, — ответом на внутренний вызов Бэйянской клики. Да и русское влияние в Поднебесной в целом долгое время ограничивалось северо-восточными районами, в то время как в центре страны и на юге, за исключением Шанхая и Уханя, оно до определенного момента практически стремилось к нулю и не могло конкурировать с влиянием западных держав, прежде всего Великобритании, Франции и США. В монографии это обстоятельство отражено слабо и лишь на примере шанхайского периода. Хотя оно, между тем, очень хорошо показывает разницу между российским и западным воздействием на внутренние китайские события, особенно с учетом того, что последнее, в отличие от первого, опиралось на мощную институциональную организацию и структуру (включая колониальные банки Шанхая и Гонконга), сформировавшуюся в период Опиумных войн.

В завершение нашего анализа хотелось бы поблагодарить Чжао Юнхуа за постановку и прояснение вопросов, важных не только для китайской, но и для актуальной российской истории. Автор упоминает о важной роли советского журналиста Н. Ф. Светлова, основавшего газету «Шанхайский день», ставшую печатным органом Общества желающих вернуться на Родину. И о разоблачительной публикации в 1939 году в адрес проживавшего в Шанхае предводителя маргинальной ветви Дома Романовых — Владимира Кирилловича Романова, которая была помещена в еще одной издававшейся обществом газете «Возвращение на Родину». С учетом того, что уже через два года этот отпрыск самозванца Кирилла Владимировича, провозгласившего себя в эмиграции «императором», поддержал Гитлера, призвав «русских людей» следовать за ним против большевиков, эпизод оказался чрезвычайно показательным. Прежде всего с точки зрения прояснения подлинных замыслов тех внешних сил, которые стояли за этим династическим проектом так называемых «Кирилловичей». Спустя много лет, в 1992 году, разрушители СССР Ельцин и Собчак добились захоронения В. К. Романова в царской усыпальнице Петропавловской крепости Ленинграда, переименованного Собчаком в Санкт-Петербург, запустив тем самым череду многолетних попыток добиться в России с помощью его потомков «монархической» реставрации. Своей кульминации эти попытки достигли во второй половине 90-х годов, однако провалились во многом благодаря государственнической позиции, занятой священноначалием Русской православной церкви во главе с Патриархом Московским и Всея Руси Алексием II.

Необходимо упомянуть и еще об одном эпизоде, связанном с «монархической» эмиграцией, который Чжао Юнхуа описывает косвенно, без привязки к данной теме, но при этом неожиданно, видимо, и для самой себя, выдвигает новую версию, связанную с биографией эмигранта и теоретика так называемого «народного монархизма» Ивана Солоневича. Поддерживая притязания на власть упомянутого В. К. Романова, этот деятель, до сих популярный в некоторых российских «монархических» кругах, Великую Отечественную войну провел в нацистской Германии. Его антисоветские труды, снискавшие популярность у верхушки Третьего рейха, использовались нацистскими властями для антисоветской пропаганды, в том числе на временно оккупированной советской территории. Чжао Юнхуа в своей монографии описывает эпизод со взрывом в начале марта 1938 года редакции белоэмигрантской газеты «Русский голос» и указывает, что она в Шанхае располагалась на улице Сихуадэ (ныне — Чанчжи). В результате теракта погибли Тамара Солоневич, являвшаяся супругой Ивана Солоневича, а также секретарь редакции Н. Михайлов. Упоминаний о самом И. Солоневиче не содержится. А вот официально признанная в России биография этого деятеля, подтверждая данный эпизод, указывает, что он произошел не в марте, а в феврале 1938 года, и не в Шанхае, а в Софии, после чего И. Солоневич и выехал из Болгарии в нацистский рейх. Учитывая серьезность внимания, уделяемого в КНР достоверности источников, которые используются в исторических и гуманитарных исследованиях, а также приведенные подробности, необходимо констатировать, что разрешить это противоречие версий, уточнив существенные детали, могут и должны дополнительные исследования уже российских ученых-историков. Вопрос — важный, и с исторических позиций, и с точки зрения состояния современного общественного мнения.

В заключение хочется поздравить китайскую исследовательницу с несомненным научным и творческим успехом. И еще раз поблагодарить ее за глубокий интерес к российской истории, подчеркнув, что он отражает современные — объективные и долгожданные — тенденции сближения наших стран и народов. Поэтому книга «Русская пресса в Китае: 1898−1956», на наш взгляд, привлечет самое серьезное внимание российской общественности и получит многочисленные и заинтересованные отклики читателей.

Ранее на сайте ИА REX: Почему не состоялись саммиты «Группы двадцати» и Совета Безопасности ООН?