Конец российского либерализма

Характерной чертой российского менталитета зачастую признается тяга к осмыслению себя через призму избранности. Справедливости ради следует сказать, что попытка воспринимать себя или свою общность в качестве абсолютно уникальной и неповторимой присуща, безусловно, не только российской культуре и ее представителям. Так или иначе, масштабные события, происходящие в истории Российского государства, обычно оцениваются как нечто из ряда вон выходящее и не имеющее аналогов в истории мировой. При этом такие события приобретают характер сакральных, так как вырываются из цепочки общемировых изменений. Сакральность выражается в невозможности дать точное определение историческому изменению и охарактеризовать его значение таким образом, который бы мог объединить вокруг себя как согласных с ним, так и несогласных. Вместо этого в прессе, популярных изданиях, средствах массовой информации и частных беседах обыкновенно сталкиваются друг с другом версии, настолько далекие друг от друга, что диалог становится невозможным уже в первых тактах обсуждения.

Одним из таких событий, не получивших до сих пор хотя бы приблизительно точной и внутренне непротиворечивой общественной оценки, является распад Советского Союза и «перестройка». Рана, оставленная распадом Советского Союза на теле экономики, политики и идеологии народов и граждан, объединенных советской государственностью, еще не скоро обретет свою законченную интерпретацию. Избегая попыток исправить такое положение дел непосредственно в данной статье, хотелось бы затронуть тему участия в данном процессе американского государственного аппарата.

Таковое участие порой возводится в абсолют и предполагается как необходимое и достаточное для системной дезинтеграции общественной и политической сфер, приведшей к прекращению существования СССР в конце 1991 года. Безусловно, невозможно отказать правящей тогда в Америке государственной верхушке в крайней агрессивности к государству, отстаивающему ценности мирового пролетариата. Насильственный характер имели как действия, направленные на подрыв советских социальных институтов, так и давление на экономику, так и разной степени официальности высказывания первых лиц. Характерным примером можно считать фрагмент, ставший достоянием мировой общественности по недосмотру. 11 августа 1984 года Рональд Рейган, проводя традиционное субботнее радиообращение к американцам, неожиданно пошутил, переиначив свой текст: «Мои соотечественники-американцы, я рад сообщить вам сегодня, что подписал указ об объявлении России вне закона на вечные времена. Бомбардировка начнется через пять минут».*

Существуют и другие точки зрения, разнообразию которых не приходится удивляться. Согласно некоторым воззрениям, распад СССР оценивается как движение в правильном направлении, пусть и проторенным трагичностью участи целых поколений. В рамках такого понимания участие США, хоть и агрессивное, приобретает положительный оттенок.

Также существует мнение, согласно которому, для того чтобы быть разрушенным извне, государственный аппарат и общество должно обладать огромной системной уязвимостью. Причины такой системной деградации следует, конечно же, искать не снаружи, а, наоборот, внутри Советского Союза.

Вероятно, все перечисленные точки зрения и мнения касательно участия США в распаде СССР имеют право на жизнь и могут стать ресурсом для некоторых немаловажных выводов. Однако во всех описанных подходах обыкновенно упускается из виду факт того, что участь Советского Союза не является эксклюзивной. До того как тем или иным способом перестроить советское государство, американский истеблишмент неоднократно сделал это и еще сделает с рядом других стран.

Традиционно агрессивная настойчивость американского государства, с которой оно транслирует свои требования, неоднократно проявлялась во внешней политике и официальной риторике. Ярким примером может быть обращение Джорджа Буша к американской нации по поводу насильственного вторжения в Ирак. «Человечество может своими руками обеспечить триумф свободы над всеми ее давними врагами», «Соединенные Штаты готовы взять на себя ответственность и стать лидером в реализации этой великой миссии». Эти слова стали частью национальной оборонной стратегии США, обнародованной вскоре после этого выступления. «Свобода есть дар Всевышнего каждому человеку, — сказал президент в более позднем выступлении, добавив: — Как величайшая держава на Земле, мы [США] обязаны способствовать распространению свободы».**

Иными словами, развал СССР не являлся событием, как-либо выходящим за пределы практики внешней политики США. Интересами которой, согласно труду Дэвида Харви, является не экспорт порядка или беспорядка, а… экспериментирование. Целью которого является создание всех необходимых условий для максимально свободного движения капитала. Преимущественно из страны, над обществом которой ставится эксперимент, в страну, которая эксперимент осуществляет.

Строго говоря, первый эксперимент по созданию неолиберального государства был поставлен в Чили после переворота Пиночета 11 сентября 1973 года. Переворот, направленный против демократически избранного правительства Сальвадора Альенде, был поддержан местной бизнес-элитой, напуганной движением страны в сторону социализма. Пиночета поддержали и американские корпорации, и госсекретарь США Генри Киссинджер. В результате переворота были жестоко подавлены все общественные движения и политические организации. Также были уничтожены все формы самоорганизации, такие как, например, общественные медицинские центры в бедных районах. Рынок труда был «освобожден» от влияния законодательных или институциональных ограничений.

У описанных выше событий была та же цель, которая преследовалась США в Ираке, — уничтожение всех возможных торговых барьеров.*** Достижение такой цели невозможно в результате следования определенному рецепту выстраивания государственной архитектуры. Потому как в разных культурах, государствах и общностях — в широком смысле этого слова — существуют принципиально разные основания для существования барьеров, мешающих свободе торговых отношений. Потому череда экономических экспериментов США протянулась из стран Латинской Америки в Европу и Азию, не останавливаясь на своем пути ни перед чем. Более подробный маршрут поступи великого (в преданности своим целям) экспериментатора читатель сможет внимательно проследить на страницах произведения, которому посвящен данный цикл рецензий.

Какое отношение всё вышеописанное имеет к судьбе либерализма? Никакого. Равно как и внешняя и внутренняя политика США уже давно никоим образом не сообразуется с идеями либерализма. Точно так же с идеями либерализма не согласуются перестроечные процессы, имевшие место в постсоветской России.

Напомним, что между концепциями либерализма и неолиберализма существует кардинальная разница. Для либеральной логики и этики высшей ценностью является индивидуальная свобода прав человека. Устройство экономики и политики государства при этом должно обеспечивать для человека его права и свободы. Напротив, для неолиберальной логики и этики высшей ценностью является свобода движения капитала. При этом само устройство человека как субъекта должно обеспечивать права капитала и свободу его мобильности между частными субъектами и общностями. В этом контексте новыми красками заиграло высказывание Франсуа Лиотара, описывающее эпоху постмодернизма в целом. «Временные контракты вытесняют постоянные институты в профессиональной, эмоциональной, сексуальной и культурной областях, в международных отношениях, а также — в области политики».

Возвращаясь к истории постсоветской России, можно отметить, что все перестроечные новообразования технически не могли удовлетворять требованиям либерализма. При этом нестабильное общество, поколение, потерявшее единство нравственных ориентиров, чрезвычайно слабая возможность государственного аппарата контролировать хотя бы самого себя вкупе с непредставимым расцветом малого и крупного бандитизма создавали почву для абсолютно беспрепятственного движения капитала в любых направлениях. Иначе говоря, перестроечные процессы полностью удовлетворяли требованиям неолиберализма.

Сходные процессы можно наблюдать практически во всех уголках земного шара в его современной модальности. Препятствует такому прослеживанию единообразия сути изменений лишь отсутствие в них принципиальной повторяемости. Дело в том, что для претворения в жизнь условий, способствующих доминированию неолиберальных ценностей, не существует не только общего рецепта, но и противопоказаний. Для практика, внедряющего неолиберальные политические и экономические механизмы, не может существовать идеологического врага, за исключением, конечно, социализма и коммунизма. Потому как все остальные формации при должном оформлении лишь упрощают движения капитала. Этика, эстетика и логика не имеют для неолиберальной политики значения ровно до тех пор, пока обеспечивают ее сохранение во времени и пространстве. Конечно, такие условия можно назвать минимально необходимыми для любого союза. Однако в случае союза неолиберализма с еще какой-либо концепцией такие условия из минимально необходимых становятся максимально достаточными. Пожалуй, в этом нюансе и кроется корень особенного цинизма, с которым осуществляются современные демократические и капиталистические процедуры.

Примером подобного цинизма может являться любой неолиберальный конструкт перестроечной эпохи. Практически все они презентовались населению в качестве либеральных изменений, ведущих сугубо к расцвету частной собственности и свободы в самом милом ее понимании. На практике изменения привели лишь к концентрации огромных массивов капитала в частном владении невероятно малого круга лиц. Зачастую пикантности этой ситуации добавляет гражданство большинства из представителей этого круга.

Одним из таких псевдолиберальных изменений являлась приватизация государственной собственности, осуществлявшаяся, в частности, при помощи ваучеров. Стандартный механизм сработал на постсоветском пространстве весьма специфическим образом. Перечислим несколько центральных факторов, подчеркивающих такую нестандартность.

Во-первых, в СССР вся собственность, обладающая хоть сколь-нибудь значимым масштабом, была государственной.

Во-вторых, в Советском Союзе наблюдалось равномерное распространение заработной платы между представителями разных профессий.

В-третьих, устройство советского общества, с одной стороны, позволяло гражданину испытывать уверенность в завтрашнем дне, а с другой стороны, не давало ему механизмов существенного накопления материальных средств. Казалось бы, при том, что в стартовой для приватизации точке все примерно одинаково богаты и бедны, не создается условий для обогащения крайне малого и замкнутого числа держателей капитала — им как бы неоткуда взяться. Но нет, кто-то всё же оказался «равнее» остальных.

Поскольку под либеральным соусом народу подавали неолиберальное по составу блюдо, такие держатели капитала всё же объявились, оказавшись при этом баснословно богатыми. Приватизировалось ведь всё, что в принципе было в стране. Такая несправедливость распределения богатства стала возможной, безусловно, в связи с отсутствием так или иначе сформированного легитимного политического органа, который был бы заинтересован в сохранении оной справедливости. Но такого политического образования не было, ведь вместе с популяризацией идей о благе частной собственности и потребления пропагандировалась идея о невмешательстве государства в частное предпринимательство. Конечно же, последняя идея также подавалась в качестве либеральной, как и первые две. В итоге, как известно, две «Волги», обещанные каждому за один ваучер, не получил никто.****

Примеров такого проникновения неолиберальных — по сути и конечной цели — механизмов внутрь якобы либеральных идей не счесть. Фактически на территории России примеров, скажем, обратного характера попросту нет.

В связи с этим возникает щекотливый вопрос: кто все те люди, находящиеся внутри политических и экономических процессов, утверждающие себя в качестве либералов? Возможно ли вообще существование либерала в условиях, в которых любая либеральная парадигма трансформируется в свою неолиберальную противоположность? Ответ однозначен и приходит на ум автоматически. Тем не менее на повестке дня всё еще остается ряд серьезных вопросов, ответы на которые уже не столь очевидны. Неужели либерализм является проектом, окончательно умерщвленным своей противоположностью — неолиберализмом? Что случится, если на почве уже свершившихся неолиберальных изменений начать строить сильное и консервативное государство? Читатель без особенного труда сможет найти ответы на эти и многие другие вопросы на страницах достаточно компактного и содержательного произведения Дэвида Харви «Краткая история неолиберализма».