Никита Третьяков: История одной мины

История одной мины

Погода была ужасная, мина была прекрасная! Маленькая, противопехотная, эффективная! Тридцать лет и три года мечтала она выполнить свою единственную миссию: взорваться под ногой неприятеля, остановить наступление врага, причинить максимальный ущерб супостату. Скучно было мине лежать на складе, мечтала она взорваться и выполнить своё предназначение. С завистью смотрела она на сестричек, которых забирали со склада, вздыхала: «Часики-то тикают, а боевого взвода всё нет».

И вот настал волнительный момент: мину — такую же, как все, но всё-таки уникальную — достали из ящика, протерли ветошью, обслужили и положили в сумку сапёра!

Да-да, настоящего сапёра, да ещё и гвардейца! Вот-вот она сможет послужить Родине, осталось совсем чуть-чуть! Дождалась она, пока сапер забылся неглубоким фронтовым сном, и завела с ним лукавый свой разговор:

«Пожалуйста, миленький, — нашептывала она сапёру Ване во сне, — заложи меня, да по всем правилам — я тебя не подведу, я тебе пригожусь! Героем будешь!»

«Как же ты не понимаешь, ну на кой же я тебя заложу? — увещевал в ответ Ваня. — Тут ведь и до противника более пяти километров, водная преграда от него отделяет, болото широченное. Да и ведь не было же тут ноги вражеского пехотинца никогда, за все два с половиной года, на кого же ты будешь охоту вести?»

«Это, Ванечка, ты в голову не бери, ты вот о чём подумай: заложишь ты меня и моих бойких взрывных сестричек штук этак 10, а то и 20, нарисуешь красивую карту, начальнику представишь, скажешь умное что-нибудь, ну там «для защиты от ДРГ» например, а он и похвалит — глядишь, может, и в отпуск пораньше поедешь или ещё чего... А о своих ты не волнуйся, ты же их всех известишь, вот они и будут шастать.

Проснулся сапёр Ваня, выпил чайку да энергетика, но мысль заминировать позиции никак не шла из головы. И действительно, чего же это без дела сидеть? Взял, да и заминировал.

Обрадовалась мина, просто мОчи нет: Ваня нежными своими руками вырыл для неё ямку, опустил её туда, с любовью и трепетом привёл в боевое положение, прикопал, примаскировал, любо-дорого смотреть! Всё, вот она, мина, готова к своей судьбе!

Шли месяцы, мина скучала... Закончилась весна, пролетело и подходило к концу лето. От Вани-сапёра давно не было ничего слышно, и мина уже и не ждала, не чаяла своего часа...

И тут, гля, ходят! Ведь ходят же совсем рядом! Вот прошли двое на разведку позиций, посмотрели, оценили, вернулись, тоже совсем недалеко. На следующий день опять ходят, уже целая группа. Ну хоть бы один прошёл там, где надо! Вот они, шаги, жухлая трава хрустит, ещё немного. Кажется, идёт один, да, точно!

Вот вот наступит! Да! Ура!

Мина счастлива! Она выполнила своё предназначение, встретилась с суженым и теперь отдаёт ему всю свою взрывную любовь!

Мине невдомёк, что она подловила не врага. Ей нет дела, что подорвался я.

Взрывная волна раздирает стопу, ломает кости голени, как сухие ветки, камни и даже песок, прикрывавшие мину, мгновенно став поражающими элементами, глубоко врезаются в руку, лицо, глаза, шею.

Обескураженный, я падаю, с разворотом, успевая увидеть небольшой серый дымок от взрыва. На какие-то доли секунды меня охватывает досада. Как так? Неужели действительно? Да что же такое?

Но от этих мыслей нету проку. Смотрю на ногу. Надо, необходимо себя осмотреть. Она не оторвана, но изранена и переломана. Крови много. Суетливо, но быстро достаю турникет, накладываю, затягиваю. Рука повреждена тоже. Но она ещё понадобится и вроде бы кровит не сильно.

Хорошо, так я прямо сейчас не умру. Думаем дальше. Я на открытой местности, меня может увидеть любой вражеский дрон. Средств связи с собой нет. Нехорошо. Это может быть конец.

Свои недалеко: смежное подразделение — метров через 50-60, у них небольшой блиндаж и генератор. Услышат или нет — лотерея. Но надо кричать. И я кричу что есть мочи: «Помогите! 300!» по несколько раз и медленно ползу в их сторону, ощущая, как кости сломанной ноги изнутри царапают мясо. Снова кричу и снова ползу. Даже если услышат и прибегут, я должен хотя бы отползти от мины.

В глазах какое-то мыло, не разбираю деталей. Кричу, выдыхаю, ползу. Наверное, совсем недолго, но кажется, что вечность.

И вот мне кричат в ответ. Подбегает боец… Нет, он сейчас не просто боец, он сейчас мой единственный друг, брат и ангел в одном лице, он услышал меня. Замер в нерешительности метрах в десяти.

Говорю ему: брат, всё нормально, смотри, я отполз, мин не должно быть. Решается, подбегает. За ним ещё один. Поднимают меня, полунеся дотаскивают под деревья.

Здесь уже осматривают, оказывают помощь, мотают руку. Вкалывают обезбол. Ненаркотический, автоматически подмечаю я. Прикрываю глаза, но не отключаюсь. Кто-то уже уточняет у меня время наложения турникета и пишет его у меня на животе. Другой, видимо, старший задаёт по кругу повторяющиеся вопросы, я повторяю ответы: позывной, подразделение, какая боевая задача в этом районе, на кого лучше выйти для организации эвакуации.

По команде, конечно же, а как же ещё! Доложи своему командованию, они там разберутся с моим! Я говорю почти со злобой, но иначе никак. Я безумно благодарен этим ребятам, но я должен попасть к своим.

Связались, согласовали точку, нашли носилки, понесли. С ноги срезали остатки ботинка, её попытались зафиксировать, но получилось по ощущениям так себе. Сказать, что нога болела при переноске — ничего не сказать. Кости скребли по плоти, друг по другу, ещё бог весть по чему. Попросил, чтобы ноги нёс кто-то один, так хоть к ритму шага можно приспособиться. Тут и выть не стыдно. Все свои.

Спустя ещё бесконечность мы на точке. Пока взмокшие мои спасители присели передохнуть, меня уже осматривает прибывший на квадроцикле медик. Расспрашивает меня, что-то вводит, перепроверяет повязки. Тампонирует ногу, ослабляет на время турникет на ноге. Кровотечение, кажется, остановлено. Он борется уже не только за мою жизнь, но и за ногу, и я благодарен ему за это.

Меня грузят на самодельный прицеп квадроцикла, прикрывают спальником, чтобы меньше летело грязи и мы стартуем. Мы должны ехать достаточно быстро, чтобы не быть лёгкой мишенью для дронов, и достаточно медленно, чтобы я вообще пережил эту поездку. Каждая неровность лесной дороги отдаёт в ногу и во всё тело, грязь из под колес забивает лицо и глаза. Медик всё время поездки смотрит на меня, держит меня за руку.

В какой-то момент мы резко останавливаемся. «Тут нельзя стоять, мы как на ладони!» — доносится до меня злой крик водителя. «Дай мне две минуты, иначе он не доедет», — сурово отвечает медик и подскакивает к моей ноге затянуть турникет. Он увидел, что вновь открылось кровотечение. И снова спас мне жизнь.

Квадроцикл сменяется буханкой. Едем дальше. Где-то здесь я понимаю, что, наверное, всё же переживу этот день. Надо только не паниковать, ровно дышать, крепиться до конца. А вот что будет с ногой? Спрашиваю медика. Уже не в первый раз, наверное. Отвечает, как и положено, уклончиво-позитивно. Довольствуюсь этим.

Наконец, мы в полевом госпитале. Я сразу оказываюсь на операционном столе. Скоро будет наркоз. Всё. Больше от меня ничего не зависит. Уже нового доктора прошу сохранить ногу. Последнее усилие: убеждаюсь, что вместе со срезанными брюками медсестры не выкинули документы и телефоны: вот они здесь, смотаны скотчем, у меня на груди.

Расслабляюсь, отдаюсь забытью.

Обычный чёрный занавес наркоза, однако, не падает. Даже сквозь наркоз я осознаю, что происходит нечто жизненно важное, а я никак не могу повлиять, не могу даже вздохнуть, остаётся только ждать...

Очнулся я уже в глубоком тылу, в большой и светлой реанимации, весь в каких то проводах и трубках.

Первая мысль, первое слово: нога?!

Надо мной лицо медсестры в маске. Глаза усталые и печальные.

Она отрицательно качает головой.

Никита Третьяков