Виктор Аксючиц: Сталинизм и Великая Отечественная (часть 1)

ИА REX публикует статью публициста, эксперта по философии, религиоведению Виктора Аксючица "Сталинизм и Великая Отечественная" (в трех частях).

В каждую годовщину Великой Отечественной войны «оживает» тема Сталина как «вождя Победы». Чтобы осознать роль «эффективного менеджера» в эпохальной битве, нужно оценить то, что сделал он для страны и как готовил страну к войне с того времени, как укрепился у власти и вскоре установил свою диктатуру. То есть, с того времени, когда основные факторы жизни страны зависели от его личной воли. Но сначала о том политическом «бульоне» в котором возрос Сталин до того, что мог убрать своего вождя и учителя – Ленина.

НЭП как отступление для перегруппировки сил (1922–1927 годы)

С новой экономической политики окончательно формируется механизм коммунистической экспансии как маятник террора – оттепелей. Всенародное сопротивление, вылившееся в Гражданскую войну, вынуждает коммунистический режим отказаться от попытки внедрения во все сферы жизни. Впервые проявилась закономерность идеологической экспансии: если тотальные наступления, наталкиваясь на сопротивление, захлебываются, они сменяются периодами НЭПов – оттепелей. Перед угрозой потери власти в России – плацдарма для захвата всего мира – идеологические силы вынуждены отступить для перегруппировки, мобилизации, выбора очередного направления удара, разработки новых методов захвата. Выдохшийся в наступлении режим втягивает в период оттепелей «щупальца» и вынужден выпустить часть захваченных сфер, чтобы эксплуатировать их энергию для собственного выживания. Используя широкий спектр средств – прельщение, фикции, иллюзии, обман, подкуп, шантаж, запугивание, – идеократия стремится инфицировать все сферы. После укрепления и перегруппировки сил она неизбежно начинает наступление в новом направлении.

Во времена отступлений-оттепелей режим вынужден жертвовать многим, чтобы сохранить главное: возможности и силы для возобновления экспансии. Контроль над частной жизнью может быть ослаблен для сохранения контроля над жизнью общественной. В сфере культуры идеологическое давление может уменьшиться ради жёсткой централизации экономики – материальной базы режима. Но и экономика может освобождаться, если без этого невозможно удержать ускользающую власть. Коммунистический режим может пожертвовать и монополией на государственную власть, чтобы сохранить партию – структуру власти. Даже государственной властью идеологические силы могут в конечном итоге поступиться как последней жертвой, если трансформацию власти можно использовать для сохранения идеологического контроля в иных формах.

На главном плацдарме – в России – идеологические кадры будут держаться за власть всеми силами и до последней возможности, если даже для этого потребуется сменить все лозунги, мимикрируя – подражая любым формам, вплоть до антикоммунистических, при сохранении своей природы. Ибо наличие этого плацдарма дает возможность для броска в новом направлении. Коммунистическая идеократия не способна по собственной воле предоставить свободу личности, обществу и религии, ибо коммунизм есть самая радикальная в мировой истории антихристианская, антиобщественная и античеловеческая сила. Но режим может идти на временный и вынужденный компромисс с религией, культурой и с экономическими доктринами, стремясь использовать их в своих целях. Недостаток сил подавления и угроза потери власти вынуждают режим ослабить давление в хозяйственной и культурной сферах. Бухарин бросил крестьянам: «Обогащайтесь!» – ибо это богатство понадобится для усиления средств экспансии. При некотором послаблении режим стремится контролировать решающие рубежи – командные высоты экономики в руках советской власти, Пролеткульт.

Таким образом, оттепель является закономерным этапом идеологической оккупации, когда происходит перегруппировка сил перед новым наступлением или перед сменой направления удара. В революции – захватили государственную власть, в Гражданской войне – отстояли захваченное. Но ещё предстояло «перелопатить» безбрежную крестьянскую Россию с традиционным укладом жизни, с православным жизнеощущением, для чего требовались новые кадры. Для завоевания власти хватило кучки революционеров – партии. Чтобы власть отстоять, пришлось создавать ЧК, ЧОН и Красную армию. Но чтобы огромную страну превратить в ресурс для всемирной экспансии, была необходима качественно иная армия. Идеологические силы сосредоточиваются на главной задаче – подготовке рекрутов для тотального наступления. Во имя этого реформируется и армия: «Наша Красная Армия готовится для величайших идеальных целей, для освобождения человечества, для защиты угнетённых классов» (М.И. Калинин). В этот период большевистские вожди рассматривали Россию как плацдарм мировой идеократии. Сталин писал в 1923 году о революционной ситуации в Германии: «Несомненно, победа немецкой революции перенесёт центр всемирной революции из Москвы в Берлин».

Партия сконцентрировалась на подготовке кадров для захвата всего мира, для чего требовался иной «человеческий материал» по сравнению с тем, который служил захвату власти и её защите. В то время когда в экономике наметились послабления, внутрипартийный режим ужесточается. Одна за другой проходят внутрипартийные чистки, в результате которых партия освобождается от всех сомневающихся и «свободомыслящих», от всех оппозиций – левых, правых, центристов. Подвергаются изоляции старые партийные кадры – «идеалисты», воспитывается новое поколение – маниакальных догматиков и циничных прагматиков. Расширяется прием новых членов, готовых безоговорочно принять изменившиеся «идеалы» партии и стать трудолюбивыми дворниками революции. Люди с остатками идеалистических «предрассудков» – рецидивами нравственности – сменяются беспринципными и жестокими. Ленинская гвардия меняется на сталинскую. Партийный «идеалист» предан идее, но сохраняет остатки человеческих ценностей, пытаясь идеологически их перетолковать; чтобы заставить его действовать, нужно его убедить идейно. Сознание же догматика не воспринимает ничего, кроме идеологических догм; для приведения его в действие достаточно приказа вождя. Так выковываются кадры для следующей волны мировой революции.

Генеральная линия идеократии

В конце НЭПа с трудом восстанавливается разрушенная экономика, ибо она нужна для укрепления режима идеократии. За эти годы очищена и взнуздана партия, ставшая многочисленной и монолитной, её ряды готовы к новому наступлению. Государственная структура захвачена, но хозяйственная жизнь ещё относительно автономна. В естественных условиях государство представляет собой систему управления, координации автономных сфер. При коммунизме идеология насаждается средствами государственного насилия во всех областях жизни. Тоталитаризм – всевластие государства – неизбежное следствие идеократического режима.

С 1927 года в индустриализации промышленность нацеливается на производство того, что необходимо для нужд экспансии идеократии. Производство товаров народного потребления сохраняется в таком количестве и такого качества, чтобы централизованно и дозировано распределять их в соответствии с идеологическими целями (от каждого по способностям, каждому по труду). Разрушается органичный уклад промышленности, уничтожаются мелкие и средние предприятия, свертывается торговля, закрываются рынки. Строятся индустриальные гиганты, ориентированные на военное производство (тракторные заводы – будущие танковые). Промышленность милитаризируется. Вожди большевиков никогда не скрывали, что социалистическая армия «будет не только орудием обороны социалистического общежития против возможных нападений со стороны ещё сохранившихся империалистических государств, но она позволит оказать решающую поддержку пролетариату этих государств в его борьбе с империализмом» (В.И. Ленин).

К 1928 году индустриализация уничтожила значительную часть легкой промышленности. Вместе с тем сельское хозяйство получило самый высокий после революции урожай, сопоставимый с уровнем 1913 года. Но город не способен к товарообмену с деревней, так как разрушено производство той продукции, которая не нужна мировой революции, но в которой нуждается крестьянин. Не имея возможности обменять хлеб на необходимые товары для своей жизнедеятельности и труда, крестьяне оставляют урожай у себя. Товарообмен между городом и деревней стремительно сокращается, разрушается рынок – естественный механизм саморегулирования хозяйственной жизни. В результате складывается противоестественная ситуация: хлеб в стране есть, но города начинают голодать.

Проблема решается в интересах идеологической экспансии. В это время впервые в сельских регионах СССР складывается механизм, который затем будет воспроизведен во всех странах социализма. Крестьянин, естественно, не хочет безвозмездно лишаться продуктов своего труда. Режим изымает хлеб насильственно. Вновь, как в годы Гражданской войны, создаются отряды продразверстки. Это разрушает стимулы к производству: в следующем, 1929 году деревня засеяла только треть посевных площадей. Так насильственное изъятие сельхозпродукции требует создания механизма, который заставлял бы производить эту продукцию. Железный ход истории вполне объективно ставит на повестку дня вопрос о коллективизации деревни, главной задачей которой было уничтожение крестьянства как класса и превращение его остатков в пролетариат.

Несколько фрагментов происходящего в реальной коллективизации, приведённые в письме Михаила Шолохова к Сталину (4 апреля 1933 года), дают представление о глубине и масштабах народной трагедии: «…Но выселение – это ещё не самое главное. Вот перечисление способов, при помощи которых добыто 593 т хлеба: 1. Массовые избиения колхозников и единоличников. 2. Сажание “в холодную”. “Есть яма?” – “Нет”. – “Ступай, садись в амбар!” Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия – январь, февраль, часто в амбары сажали целыми бригадами. 3. В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: “Скажешь, где яма! Опять подожгу!” В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос. 4. В Наполовском колхозе уполномоченный РК, кандидат в члены бюро РК, Плоткин при допросе заставлял садиться на раскалённую лежанку. Посаженный кричал, что не может сидеть, горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потому “прохладиться” выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивают. Он же (Плоткин) заставлял одного единоличника стреляться. Дал в руки наган и приказал: “Стреляйся, а нет – сам застрелю!” Тот начал спускать курок (не зная того, что наган разряженный), и, когда щёлкнул боёк, упал в обмороке. 5. В Варавринском колхозе секретарь ячейки Аникеев на бригадном собрании заставил всю бригаду (мужчин и женщин, курящих и некурящих) курить махорку, а потом бросил на горячую плиту стручок красного перца (горчицы) и приказал не выходить из помещения. Этот же Аникеев и ряд работников агитколлонны, командиром коей был кандидат в члены бюро РК Пашинский при допросах в штабе колонны принуждали колхозников пить в огромном количестве воду, смешанную с салом, с пшеницей и с керосином. 6. В Лебяженском колхозе ставили к стенке и стреляли мимо головы допрашиваемого из дробовиков. 7. Там же закатывали в рядно и топтали ногами. 8. В Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывезли за три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью. 9. В Чцкаринском колхозе секретарь ячейки Богомолов подобрал 8 чел. демобилизованных красноармейцев, с которыми приезжал к колхознику – подозреваемому в краже – во двор (ночью), после короткого опроса выводил на гумно или в леваду, строил свою бригаду и командовал “огонь” по связанному колхознику. Если устрашённый инсценировкой расстрела не признавался, то его, избивая, бросали в сани, вывозили в степь, били по дороге прикладами винтовок и, вывезя в степь, снова ставили и снова проделывали процедуру, предшествующую расстрелу. 9. (Нумерация нарушена Шолоховым.) В Кружилинском колхозе уполномоченный РК Ковтун на собрании 6 бригады спрашивает у колхозника: “Где хлеб зарыл?” – “Не зарывал, товарищ!” – “Не зарывал? А, ну, высовывай язык! Стой так!”. Шестьдесят взрослых людей, советских граждан, по приказу уполномоченного по очереди высовывают языки и стоят так, истекая слюной, пока уполномоченный в течение часа произносит обличающую речь. Такую же штуку проделал Ковтун и в 7 и в 8 бригадах; с той только разницей, что в тех бригадах он помимо высовывания языков заставлял ещё становиться на колени. 10. В Затонском колхозе работник агитколонны избивал допрашиваемых шашкой. В этом же колхозе издевались над семьями красноармейцев, раскрывая крыши домов, разваливая печи, понуждая женщин к сожительству. 11. В Солонцовском колхозе в помещение комода внесли человеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, угрожая расстрелом. 12. В Верхне-Чирском колхозе ставили допрашиваемых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали и выводили, босых же, на мороз. 13. В Колундаевском колхозе разутых для допроса колхозников заставляли по три часа бегать по снегу. Обмороженных привезли в Базковскую больнице. 14. Там же: допрашиваемому колхознику надевали на голову табурет, сверху прикрывали шубой, били и допрашивали. 15. В Базковском колхозе при допросе раздевали, полуголых отпускали домой, с полдороги возвращали, и так по нескольку раз. 16. Уполномоченный РО ОГПУ Яковлев с оперативной группой проводил в Верхне-Чирском колхозе собрание. Школу топили до одурения. Раздеваться не приказывали. Рядом имели “прохладную” комнату, куда выводили с собрания для “индивидуальной обработки”. Проводившие собрание сменялись, их было 5 чел., но колхозники были одни и те же… Собрание длилось без перерыва более суток. Примеры эти можно бесконечно умножить. Это – не отдельные случаи загибов, это – узаконенный в районном масштабе – “метод” проведения хлебозаготовок. Об этих фактах я либо слышал от коммунистов, либо от самих колхозников, которые испытали все эти “методы” на себе и после приходили ко мне с просьбами “прописать про это в газету”. Помните ли Вы, Иосиф Виссарионович, очерк Короленко “В успокоенной деревне?” Так вот этакое “исчезание” было проделано не над тремя заподозренными в краже у кулака крестьянами, а над десятками тысяч колхозников. Причём, как видите, с более богатым применением технических средств и с большей изощрённостью. Аналогичная история происходила и в Верхне-Донском районе, где особо-уполномоченным был тот же Овчинников, являющийся идейным вдохновителем этих жутких издевательств, происходивших в нашей стране и в 1933 г.… Обойти молчанием то, что в течение трёх месяцев творилось в Вешенском и Верхне-Донском районах, нельзя. Только на Вас надежда. Простите за многословность письма. Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу “Поднятой целины”. С приветом М. Шолохов».

Помимо террора насилием в коллективизации началось массовое физическое истребление крестьянства, миллионы были брошены в тюрьмы и лагеря. Первым о громадном крестьянском потоке в ГУЛаге свидетельствовал И.Л. Солоневич, который в 1934 году вместе с братом и сыном сбежал в Финляндию из лагеря «Беломорско-Балтийский Комбина». «Больше всего было крестьян, до жути изголодавшихся и каких-то по особенному пришибленных. Иногда встречаясь с ними где-нибудь в тёмном углу лестницы, слышишь приглушённый шёпот: “Братец, а братец. Хлебца бы корочку… А?”… Но в какое сравнение могут идти наши страдания и наши лишения со страданиями и лишениями русского крестьянства, и не только русского, а и грузинского, татарского, киргизского и всякого другого. Ведь вот, как ни отвратительно мне, как ни голодно, ни холодно, каким бы опасностям я ни подвергался и буду подвергаться ещё, со мною считались в тюрьме и будут считаться в лагере. Я имею тысячи возможностей выкручиваться, возможностей, совершенно недоступных крестьянину. С крестьянином не считаются вовсе, и никаких возможностей выкручиваться у него нет. Меня плохо ли, хорошо ли, но всё же судят. Крестьянина и расстреливают и ссылают или вовсе без суда или по такому суду, о котором и говорить трудно; я видал такие “суды”. Тройка безграмотных и пьяных комсомольцев засуживает семью, в течение двух-трех часов её разоряет вконец и ликвидирует под корень. Я, наконец, сижу не зря. Да, я враг советской власти, я всегда был её врагом, и никаких иллюзий на этот счёт ГПУ не питало. Но я был нужен, в некотором роде “незаменим” и меня кормили и со мной разговаривали. Интеллигенцию кормят и с интеллигенцией разговаривают. И если интеллигенция садится в лагерь, то только в исключительных случаях “массовых кампаний” она садится за здорово живёшь… Я знаю, что эта точка зрения идёт совсем в разрез с установившимися мнениями о судьбах интеллигенции в СССР. Об этих судьбах я когда-нибудь буду говорить подробнее, но всё то, что я видел в СССР – а видел я много вещей – создало у меня твёрдое убеждение: лишь в редких случаях интеллигенцию сажают за зря, конечно, с советской точки зрения. Она всё-таки нужна. Её всё-таки судят. Мужика – много, им хоть пруд пруди, и он совершенно реально находится в положении во много раз худшем, чем он был в самые худшие, в самые мрачные времена крепостного права. Он абсолютно бесправен, так же бесправен, как любой раб какого-нибудь африканского царька, так же он нищ, как этот раб, ибо у него нет решительно ничего, чего любой деревенский помпадур не мог бы отобрать в любую секунду, у него нет решительно никаких перспектив и решительно никакой возможности выкарабкаться из этого рабства и этой нищеты… Положение интеллигенции? Ерунда – положение интеллигенции по сравнению с этим океаном буквально неизмеримых страданий многомиллионного и действительно многострадального русского мужика. И перед лицом этого океана как-то неловко, как-то язык не поворачивается говорить о себе, о своих лишениях: всё это булавочные уколы. А мужика бьют по черепу дубьём… И вот, сидит “сеятель и хранитель” великой русской земли у щели вагонной двери. Январская вьюга уже намела сквозь эту щель сугробик снега на его обутую в рваный лапоть ногу. Руки зябко запрятаны в рукава какой-то лоскутной шинелишки времён мировой войны. Мертвецки посиневшее лицо тупо уставилось на прыгающий огонь печурки. Он весь скомкался, съёжился, как бы стараясь стать меньше, незаметнее, вовсе исчезнуть так, чтобы его никто не увидел, не ограбил, не убил… И вот, едет он на какую-то очередную “великую” сталинскую стройку. Ничего строить он не может, ибо сил у него нет. В 1930-31 году такого этапного мужика на Беломорско-Балтийском канале прямо ставили на работы, и он погибал десятками тысяч, так что на строительном фронте вместо “пополнений” оказывались сплошные дыры. Санчасть ББК догадалась: прибывающих с этапами крестьян раньше, чем посылать на обычные работы, ставили на более или менее “усиленное” питание. И тогда люди гибли от того, что отощавшие желудки не в состоянии были переваривать нормальную пищу. Сейчас их оставляют на две недели в “карантине”, постепенно втягивая и в работу и в то голодное лагерное питание, которое мужику и на воле не было доступно и которое является лукулловым пиршеством с точки зрения провинциального тюремного пайка. Лагерь – всё-таки хозяйственная организация, и в своём рабочем скоте он всё-таки заинтересован. Но в чём заинтересован редко грамотный и ещё реже трезвый деревенский комсомолец, которому на потоп и на разграбление отдано всё крестьянство, и который и сам-то окончательно очумел от всех вихляний “генеральной линии”, от дикого, кабацкого административного восторга бесчисленных провинциальных властей?… Крестьяне сидели и по приговорам ГПУ и по постановлениям бесконечных троек и пятерок – по раскулачиванию, по коллективизации, по хлебозаготовкам, и я даже наткнулся на приговоры троек по внедрению веточного корма, того самого… Здесь тоже ничего нельзя было высосать. Приговоры обычно были формулированы так: Иванов Иван, середняк, 47 лет, 7-8, 10 лет. Это значило, что человек сидит за нарушение закона о “священной социалистической собственности” (закон от 7 августа 1932 года) и приговорён к десяти годам. Были приговоры народных судов, были и мотивированные приговоры разных троек. Один мне попался такой: человека засадили на 10 лет за кражу трех картошек на колхозном поле, “каковые картофелины были обнаружены при означенном обвиняемом Иванове обыском”… Мотивированный приговоры были мукой мученической. Если и был какой-то “состав преступления”, то в литературных упражнениях какого-нибудь выдвиженца, секретарствующего в Краснококшайском народном суде, этот “состав” был запутан так, что ни начала, ни конца. Часто здесь же рядом в деле лежит и заявление осуждённого, написанное уже в лагере. И из заявления ничего не понять. Социальное положение, конечно, бедняцкое, клятвы в верности к социалистическому строительству и “нашему великому вождю”, призывы к пролетарскому милосердию. Одновременно и “полное и чистосердечное раскаяние” и просьба о пересмотре дела, “потому как трудящий с самых малых лет, а что написано у приговоре, так в том виноватым не был”… Из таких приговоров мне особенно ясно помнится один: крестьянин Бузулукского района Фаддей Лычков, осуждён на 10 лет за участие в бандитском нападении на колхозный обоз. Здесь же к делу пришита справка бузулукской больницы. Из этой справки ясно, что за месяц до нападения и полтора месяца после него Лычков лежал в больнице в сыпном тифу. Такое алиби, что дальше некуда. Суд в своей “мотивировке” признает и справку больницы и алиби, а десять лет всё-таки дал. Здесь же в деле покаянное заявление Лычкова, из которого понять окончательно ничего невозможно… Крестьяне сидят, растерянные и пришибленные, вспоминая, вероятно, свои семьи, раскиданные по всем отдалённым местам великого отечества трудящихся, свои заброшенные поля и навсегда покинутые деревни. Да, мужичкам будет чем вспомнить победу трудящихся классов» (И.Л. Солоневич).

А.И. Солженицын не был знаком с публикациями Солоневича. Через много лет собственные исследования привели писателя к тем же выводам. «Так пузырились и хлестали потоки – но черезо всех перекатился и хлынул в 1929-30 годах многомиллионный поток раскулаченных. Он был непомерно велик, и не вместила б его даже развитая сеть следственных тюрем,… но он миновал её, он сразу ушёл на пересылки, в этапы, в страну ГУЛаг. Своей единовременной набухлостью этот поток (этот океан!) выпирал за пределы всего, что может позволить себе тюремно-судебная система даже огромного государства. Он не имел ничего сравнимого с собой во всей истории России. Это было народное переселение, этническая катастрофа. Но как умно были разработаны каналы ГПУ-ГУЛага, что города ничего б и не заметили! – если б не потрясший их трёхлетний странный голод – голод без засухи и без войны… Озверев, потеряв всякое представление о “человечестве”, – лучших хлеборобов стали схватывать вместе с семьями и безо всякого имущества, голыми, выбрасывать в северное безлюдье, в тундру и в тайгу… Поток 1929–1930 годов, протолкнувший в тундру и тайгу миллиончиков пятнадцать (а как бы не поболе). Но мужики народ бессловесный, ни жалоб не написали, ни мемуаров… Пролился этот поток, всосался в вечную мерзлоту, и даже самые горячие умы о нём почти не вспоминают. Как если бы русскую совесть он даже и не поранил. А между тем не было у Сталина (и у нас с вами) преступления тяжелее… Поток этот отличался от всех предыдущих ещё и тем, что здесь не цацкались брать сперва главу семьи, а там посмотреть, как быть с остальной семьёй. Напротив, здесь сразу выжигали только гнездами, брали только семьями и даже ревниво следили, чтобы никто из детей 14, 10 или 6 лет не отбился бы в сторону: все наподскреб должны были идти в одно место, на одно общее уничтожение. (Это был ПЕРВЫЙ такой опыт, во всяком случае в Новой истории. Его потом повторит Гитлер с евреями и опять же Сталин с неверными или подозреваемыми нациями.) Поток этот ничтожно мало содержал в себе тех кулаков, по которым назван был для отвода глаз. Кулаком называется по-русски прижимистый бесчестный сельский переторговщик, который богатеет не своим трудом, а чужим, через ростовщичество и посредничество в торговле. Таких в каждой местности и до революции-то были единицы, а революция вовсе лишила их почвы для деятельности. – Затем, уже после 17-го года, по переносу значения кулаками стали называть (в официальной агитационной литературе, отсюда вошло в устный обиход) тех, кто вообще использует труд наёмных рабочих, хотя бы по временным недостаткам своей семьи. Но не упустим из виду, что после революции за всякий такой труд невозможно было не уплатить справедливо – на страже батраков стояли комбед и сельсовет, попробовал бы кто-нибудь обидеть батрака! Справедливый же наём труда допускается в нашей стране и сейчас. Но раздувание хлёсткого термина кулак шло неудержимо, и к 1930-му году так звали уже ВООБЩЕ ВСЕХ КРЕПКИХ КРЕСТЬЯН – крепких в хозяйстве, крепких в труде и даже просто в своих убеждениях. Кличку кулак использовали для того, чтобы размозжить в крестьянстве КРЕПОСТЬ. Вспомним, очнёмся: лишь 12 лет прошло с великого Декрета о Земле – того самого, без которого крестьянство не пошло бы за большевиками, и Октябрьская революция бы не победила. Земля была роздана по срокам, РАВНО. Всего лишь 10 лет, как мужиики вернулись из Красной армии и накинулись на свою завоеванную землю. И вдруг – кулаки, бедняки. Откуда это? Иногда – от счастливого или не счастливого состава семьи. Но не больше ли всего от трудолюбия и упорства? И вот теперь-то этих мужиков, чей хлеб Россия и ела в 1928 году, бросились искоренять свои местные неудачники и приезжие городские люди. Как озверев, потеряв всякое представление о "человечестве", потеряв людские понятия, набранные за тысячелетия, – лучших хлеборобов стали схватывать вместе с семьями и безо всякого имущества, голыми, выбрасывать в северное безлюдье, в тундру и в тайгу. Такое массовое движение не могло не осложниться. Надо было освободить деревню также и от тех крестьян, кто просто проявлял неохоту идти в колхоз, несклонность к коллективной жизни, которой они не видели в глаза и о которой подозревали (мы теперь знаем, как основательно), что это будет руководство бездельников, принудиловка и голодаловка. Нужно было освободиться и от тех крестьян (иногда совсем небогатых), кто за свою удаль, физическую силу, решимость, звонкость на сходках, любовь к справедливости были любимы односельчанами, а по своей независимости опасны для колхозного руководства. Этот крестьянский тип и судьба его бессмертно представлены… И ещё в каждой деревне были такие, кто ЛИЧНО стал поперёк дороги здешним активистам. По ревности, по зависти, по обиде был теперь самый удобный случай с ними рассчитаться. Для всех этих жертв требовалось новое слово – и оно родилось. В нём уже не было ничего "социального", экономического, но оно звучало великолепно: подкулачник. То есть, я считаю, что ты – пособник врага. И хватит того! Самого оборванного батрака вполне можно зачислить в подкулачники! … Так охвачены были двумя словами все те, кто составлял суть деревни, её энергию, её смекалку и трудолюбие, её сопротивление и совесть. Их вывезли и коллективизация была проведена. Но и из деревни коллективизированной полились новые потоки: – поток вредителей сельского хозяйства. Повсюду стали раскрываться агрономы-вредители, до этого года всю жизнь работавшие честно, а теперь умышленно засоряющие русские поля сорняками (разумеется по указаниям московского института, полностью теперь разоблачённого…) Одни агрономы не выполняют глубокоумных директив Лысенко (в таком потоке в 1931 году отправлен в Казахстан "король" картофеля Лорх). Другие выполняют их слишком точно и тем обнажают их глупость (в 1934 году псковские агрономы посеяли лён по снегу точно, как велел Лысенко. Семена набухли, заплесневели и погибли. Обширные поля пропустовали год. Лысенко не мог сказать, что снег – кулак, или что сам дурак. Он обвинил, что агрономы – кулаки и извратили его технологию. И потянулись агрономы в Сибирь). А ещё почти во всех МТС обнаружено вредительство в ремонте тракторов (вот чем объяснялись неудачи первых колхозных лет!) – поток "за потери урожая" (а "потери" сравнительно с произвольной цифрой, выставленной весною "комиссией по определению урожая") – "за невыполнение государственных обязательств по хлебосдаче" (райком обязался, а колхоз не выполнил – садись!) – поток стригущих колоски. Ночная ручная стрижка колосков в поле – совершенно новый вид сельского занятия и новый вид уборки урожая! Это был немалый поток, это были многие десятки тысяч крестьян, часто даже не взрослые мужики и бабы, а парни и девки, мальчишки и девчонки, которых старшие посылали ночами стричь, потому что не надеялись получить из колхоза за свою дневную работу. За это горькое и малоприбыльное занятие (в крепостное время крестьяне не доходили до такой нужды!) суды отвешивали сполна: десять лет за опаснейшее хищение социалистической собственности по знаменитому закону от 7 августа 1932 года (в арестантском просторечии закон семь восьмых» (А.И. Солженицын).

Естественными итогами сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса был массовый голод 1932-33 годов, гибель миллионов лучших производителей на селе. Голодом была охвачена территория около 1,5 млн кв. км. (в основном наиболее богатые по сельхозпроизводству земли) с населением в 65,9 млн человек. «По данным демографов Казахстана, от голода в начале 30-х годов в республике погибло 1798 тыс. казахов… Казахский этнос после таких потерь был восстановлен только к концу 60-х годов… Северный Кавказ…не досчитал около 1 млн., Поволжье – около 0,5 млн человек… Наибольшие потери понесла Украина: здесь погибли от голода 3,5–4 млн крестьян. В общей сложности в зерновых районах страны голодало не менее 30 млн. крестьян, а погибло не менее 7 млн человек (без ГУЛАГА)… С завершением сплошной коллективизации в важнейших сельскохозяйственных районах, а по стране в целом отчетливо проявился кризис аграрного производства в СССР. Его можно охарактеризовать такими чертами: разрушение основных производительных сил деревни, полная дезорганизация и упадок аграрного производства, “раскрестьянивание” и массовая гибель основных производителей сельскохозяйственной продукции в связи с репрессиями, депортациями, и голодом… “Революция сверху” привела к гибели миллионов кормильцев огромной страны. По самым скромным подсчётам её жертвами стали не менее 10 млн. крестьян» (И.Е. Зеленин).

Истребление традиционного сельхозпроизводителя приводит к тому, что к концу пятилетки коллективизации – к 1932 году, производство сельхозпродукции падает в два-три раза. Уровень сельскохозяйственного производства 1928 года, близкий к 1913 году, был достигнут только к концу 1950-х годов. Но тотальный контроль над производством для идеократического режима важнее, чем эффективность самого производства. К тому же террор голодом резко ослабил сопротивление крестьян насаждению идеократического режима.

Каждый этап идеологической экспансии требует последующих. Наиболее «гениален» из коммунистических вождей тот, кто ощутит «закономерность» – историческую доминанту идеологии, использует её для прихода к власти и её укрепления. От вождя требуется понять задачи режима в данный момент и расклад противоборствующих сил, суметь мобилизовать всё на выполнение идеологического заказа. Это возможно только при полном аморализме, поэтому – чем беспринципнее политик в такой системе, тем он более успешен. В этом отношении Ленин и Сталин были «гениальнее» всех оппонентов и соратников по партии, ибо они лучше других ощутили синусоиду генеральной линии и использовали её для захвата власти. Их индивидуальные качества и политические амбиции наиболее полно совпадали с нуждами идеологической экспансии на данном этапе. Они побеждали, так как лучше других понимали потребности идеологии, ради которых не задумываясь попирали все нравственные принципы и общественные нужды. Они использовали идеологическую конъюнктуру в той степени, в какой сами служили потребностям идеологии. В этом смысле Ленин был наиболее последовательным марксистом, ибо он продолжил и развил то, чем Маркс отличался от других общественных деятелей своего времени, – специфику марксизма. Это прежде всего яростное богоборчество, теория классовой борьбы, диктатуры пролетариата, концепция насильственного переворота – революции, требование тотального террора. В свою очередь Сталин по существу был наиболее последовательным продолжателем дела Ленина, ибо унаследовал то, чем Ленин отличался от своих оппонентов и даже соратников по партии. Ленинизм-сталинизм – это полная беспринципность, ибо главное – власть любой ценой, под любыми конъюнктурными лозунгами; власть же нужна для реализации идеологических догм, несмотря на любые жертвы; это тотальный террор, сопровождающийся беспредельной жестокостью, бесчеловечностью – отсутствием всяких человеческих привязанностей и чувства ценности человеческой жизни; это всепоглощающее стремление к тоталитаризму. Ленин и Сталин идеоманьяки в чистом виде, видящие всё только через призму идеологического задания. Их действия были наиболее коварными и эффективными, в том числе и по отношению к своим соратникам, которые по сравнению с ними оказывались идеологически недовоплощенными, а потому и нежизнеспособными в накаляющейся идеологической атмосфере.