На днях в одной рабочей «беседке», то есть чате в соцсетях, состоялся познавательный разговор. Я пообщался в непринуждённой атмосфере с коллегами о том, как работается журналистам в Донбассе. Говорили с теми, кто каждый день работает на информационном фронте, пытаясь рассказать о происходящем в «красной зоне», «на передке», максимально объективно.
С теми, кто пытается донести до рядового обывателя в России и во всём мире то, как живётся простым гражданам непризнанных республик, тем русским людям, кто постоянно находится под обстрелами.
О тех, кто выживает вот уже восьмой год в условиях, которые обычному человеку покажутся адом. В наспех отремонтированных после очередного «прилёта» снарядов домах, с забитыми фанерой окнами. Часто без воды (так как очередной снаряд разбил станцию перекачки или водопровод) или без света (т. к. после попадания мины рухнула опора ЛЭП или оказалась пробита осколками и взорвалась трансформаторная подстанция).
О тех, к кому не приедет скорая помощь, так как дорога простреливается снайперами, а в небе летают беспилотники со смертельным грузом, оборудованные камерами высокого разрешения, корректируя миномётные и артиллерийские батареи карателей ВСУ. О тех, кто не может пойти в магазин, потому что и магазина уже давно нет. О тех, кто не может купить лекарств, потому что попросту негде, да и денег на такую роскошь тоже нет.
Ранее на ИА REX: Каким будет «Большое украинское наступление» на Донбасс
Журналисты, освещающие такую «всем надоевшую» повседневность жизни на войне, поделились наболевшим. Все — профессионалы, а не простые блогеры или «диванные» воины. У всех имеется военная аккредитация, но… оказывается, что «военная аккредитация» — не более чем пустой звук.
Прежде чем поехать отснять очередной материал, даже не в окопы, а просто в зону, куда прилетел очередной «привет» от украинских боевиков, нужно специальное разрешение, получить которое могут исключительно «достойные».
— Согласование с пресс-центром дошло до сюрреалистического абсурда, — делится своим возмущением Ольга (имя изменено, как и все последующие).
— Начальник пресс-центра препятствует любому освещению событий теми, кто не является элитой, федеральными каналами и прочими фаворитами. Поводами для несогласования выездов прессы могут быть как «опасность» в поселке, так и то, что обстрелы не входят в отчёты СЦКК. — Если нет в отчете — то, стало быть, ничего и не происходит, — объясняет она логику пресс-центра НМ ДНР.
— Даже при поездках прессы для освещения деятельности волонтеров и участия в гуманитарных акциях велика вероятность того, что ребят лишат разрешительных документов, устраивая показательные порки, фамильярно отчитывая и угрожая «особым контролем», — поясняет Ольга.
— Однако это не худшее в работе так называемой «Пресс-службы Народной милиции Донецкой Народной Республики», — перебивает коллегу Вадим.
— Например, представители прессы, готовые в очередной раз показать свою значимость, удостоились чести вышестоящего, даже не руководства, а черти пойми кого. В более-менее фронтовую зону они попадают в сопровождении одного из «рабов» товарища Заблодского. То есть тебе как корреспонденту хочется живой истории от местной жительницы, а вместо этого ты получаешь постоянно ноющего и одергивающего тебя сопровождающего, который, разумеется, хочет как можно быстрее избавиться от ненужного балласта в виде «нерадивого и ненужного» журналиста, добавившего ему работы, — поясняет Вадим.
— Идёт примитивная подковёрная борьба, — продолжает Ольга. — Пресс-служба пытается скрыть реальную ситуацию на фронте и в прифронтовых поселках. Вопрос — почему? Для чего?
— Реальной картины в Старомарьевке до сих пор никто не знает. Каждый додумывает и пишет — кто во что горазд. Прошел практически месяц — и до сих пор нельзя поговорить ни с бойцами, ни с местными, — возмущается Ольга.
— Почему-то в ЛНР таких проблем у журналистов не возникает? — задаётся вопросом журналистка.
— Вопрос: зачем нам эти военные аккредитации, которые можно выбросить в мусорное ведро? Они ровным счетом ничего не решают. Для кого и для чего они вообще?! — включается в разговор третий журналист — Галина.
— Чтобы сделать репортаж, ребятам приходится или идти на хитрость, или на риск, или не делать ничего вообще, — продолжает Ольга. — У нас всё хорошо, никого не обстреливают, «Минск-2» соблюдается, а в Коминтерново в каждом доме стоит по джакузи.
— Все оперативные новости о ситуации на фронте и по обстрелам получают исключительно 1−2 российских ресурса. Возникает закономерный вопрос: почему? И почему именно они? Тут есть над чем задуматься, особенно о бескорыстии чиновников НМ, от которых зависит работа остальных СМИ. Подтверждения нет, не хочу быть голословной. Но все наталкивает на такие выводы, — возмущается Галина.
— У нас вроде как «информационная война», а такой вид ведения войны в уставе ВС не прописан. Вот в чем дело! Те, кто решает судьбу журналистов, абсолютно не понимают, понятия не имеют, как нужно работать со СМИ. Да и желания у них нет понимать, — добавляет Михаил, часто работающий на самых опасных участках фронта.
— К примеру, всех военные интересуют, интервью с ними. Мы согласны предоставить видеозаписи и тексты для согласования. Но мне не интересен отобранный мальчик под елочкой в части, который шпарит текст, который слышали 150 раз. И у меня просят «живые» фото быта бойцов. Пусть они будут в окопах 2-й линии, но реальные. Раньше договаривался с командиром, подавал заявку и ехал. За тебя отвечал комбат, теперь «хвостиком» ходит представитель пресс-службы — в лучшем случае. А последнее время просто отвечают: военным запретили общаться с журналистами. Всё! Зачем далеко ходить? Завтра хотели взять интервью у бойца-инвалида. Не на передке. Командир предварительно дал добро, но вспомнил, что парень числится на довольствии, потому дал отбой. Комбатов и замполитов зашугали так, что они тени своей боятся, — сетует очередной военкор.
— В 2014 году Гиви (Михаил Толстых — ИА REX) толпами ребят в аэропорт водил, когда там еще все гремело. И ничего. А сейчас мы молчим, мы не отвечаем… И вообще у нас никакой войны нет…
— Даже на полигонах боятся пускать! Максимум пустят Сладкова на 3-ю линию в специально обустроенный опорник, где боец в новом пикселе (предоставлен для съёмки) прочитает то, что для него написал замполит. Позорная постановка, которая вызывает ещё большее недоверие к прессе и к армии.
— Мне иногда кажется, что о том, что нас возьмут укры, мы узнаем через недельку, из данных СЦКК или информации какого-нибудь федерального канала. Ну, если нас не перережут до этого выпуска новостей, — саркастически высказывается Ольга.
Альтернативы пресс-центру нет; никого, к кому можно было бы обратиться за помощью и поддержкой, тоже нет. Нет идеи, нет чего-то настоящего. Вся политика в сторону прессы — это хорошая мина при плохой игре. При полном развале и деморализации. При наступлении укров и нарастающих обстрелах. А у нас всё хорошо, «в Багдаде всё спокойно». Все меньше хочется что-то делать. Этого и добиваются, видимо. В 2014-м был шанс начать с нуля и сделать хоть что-то стоящее. Но… всё упущено, и все счастливы.
Читайте также: Почему Россия обещала защищать своих граждан в Донбассе и не защищает?
Напомним, что посёлок Старомарьевка по-прежнему занят ВСУ, а проживавшие там российские граждане находятся в заложниках.
В ещё более тяжёлом положении находится офицер ЛНР Андрей Косяк, который уже более месяца в плену и подвергается пыткам.
Окраины Донецка, Горловки, Тельманово и Стаханова ежедневно обстреливают из всего, что имеется в наличии у карателей — от стрелкового оружия до РСЗО «Град». Гибнут и бойцы, и мирные граждане. Вот так и живут люди в Донбассе, надеясь на лучшее.
Комментарии читателей (1):