Как христианство влияет на идентификацию исторического субъекта?

После того как в Константинополе после скрытой борьбы была пройдена фаза эвентуальных возможностей и, с учётом возрастающего значения христианского населения, сделан решительный выбор¹ в пользу христианизации всего пространства империи, теория «возрастных» исторических циклов была вытеснена на периферию социального знания². Взамен неё явились новые теории, из которых наиболее проработанной и наиболее внедрённой в массовое сознание телеологической концепцией была концепция Блаженного Августина, которая в дальнейшем была дополнена Иоахимом Флорским. Сообразно христианской эсхатологии, Августин (354-430 гг) разделил историю человечества на три периода: от Адама до Ветхого Завета, от Ветхого Завета до Христа, от Христа до Страшного суда³, затем подразделил их на века, соотнеся каждый век с определённым днём творения⁴, и даже расчислил количество поколений, приходящихся на первые пять веков. Согласно его расчету, на первые два века приходилось по десять поколений, на следующие три – по четырнадцать поколений. А шестой век, с которым он идентифицировал современное ему общество, он измерять не стал, поскольку срок его ещё не истёк⁵.

Семь с половиной веков спустя Иоахим Флорский (около 1132 – 1202 гг) связал исторический процесс не со днями творения, а с различными ипостасями Троицы, последовательно проявляющей себя в мировой истории. По теории Иоахима, на смену ветхозаветной эры Отца (закона и страха) пришла новозаветная эра Сына (веры), которую затем должна сменить эра Святого Духа (любви).⁶ Из приведённых примеров следует, что христианство заложило новую методологическую основу для идентификации исторических субъектов. Она заключается в том, что мир, созданный Богом, един и всем людям, населяющим этот мир, уготован один и тот же конец. То есть в каком-то смысле история уже состоялась и всё уже заранее известно. Задача состоит лишь в том, чтобы воспроизвести предначертанное как можно лучше. Следствием этого явилось то, что люди, способные разобраться в священных текстах, могли более или менее точно соотносить прошлые (опираясь на Ветхий Завет) и современные им события (опираясь на Евангелия и Апокалипсис) с соответствующими периодами проявления Бога в истории. И, таким образом, идентифицировать себя и те исторические субъекты, к которым они себя относили, сообразовываясь с переживаемым периодом. Более того, используя христианскую методологию, они могли даже с достаточной долей уверенности предсказывать будущее. Ибо согласно христианской парадигме рассмотрения действительности, было ясно, что вся последующая история предрешена Божественным провидением и в этом смысле уже написана. А если так, то, по большому счёту, состоялась.

В этом было одно из принципиальных различий с прежним, циклическим восприятием социального развития. Причиной того было апокалиптическое видение мира, а следствие состояло в том, что все вещи не повторяются⁷. Блаженный Августин считал целью развития исторического субъекта переход из связанного с дьяволом града земного в град небесный, принадлежащий царству Бога⁸. В его учении ясно указана цель и даже ориентиры по её достижению. Не менее важно и то, что Августин наметил и способ достижения цели. В его концепции присутствует то, что Ф.В.И.Шеллинг впоследствии назовёт телеологической основой – внятное объяснение сосуществования механизма и целесообразности⁹. Поэтому, начиная с Августина, мы можем уже безо всяких скидок говорить о концепции телеологической идентичности субъекта. Ибо, с одной стороны, Августин в своих сочинениях абсолютно ясно указывал на цель зарождения человеческого общества и идентифицировал все этапы его развития вплоть до самого конца.

Из этого следует, что, начиная с V в, христианская телеологическая концепция была уже тщательно разработана. На протяжении ближайших последующих веков авторитет Августина среди постоянно увеличивающегося христианского населения, как Востока, так и Запада неуклонно возрастал. И хотя мы полагаем, что далеко не все христиане того времени, как, впрочем, и большинство их политических лидеров, знали произведения Августина, его учение оказало определённое влияние на идентификацию исторических субъектов; в особенности европейских. Дело заключалось в том, что, во-первых, работа Августина о граде Божьем была написана на латыни, который, в отличие от древнегреческого, на Западе кое-кто знал. А, во-вторых, в дальнейшем этот труд вменяли в обязанность изучать всем западноевропейцам, кто имел притязания на то, чтобы называться образованным человеком. А именно из таких людей раннесредневековые монархи верстали своих управляющих, то есть тех, кто на деле определял идентификационные цели исторических субъектов. Да и в последующие века хорошо образованные люди, то есть хорошо знавшие учения Августина, нередко возглавляли управление государством или его важнейших министерств. Приведём в качестве примера одну только Францию. В XVII-XVIII вв кардиналы Ришелье, Мазарини, Флери были в течение десятков лет премьер-министрами королевства¹⁰. Разумеется, наряду с христианской идентичностью (понимаемой в августинском, а затем и томистском духе), они ориентировались и на другие идентификационные цели. Например, они прилагали большие усилия для создания мощного национального государства с монархическим правлением. Но сам факт того, что один из мощнейших исторических субъектов своего времени (Франция) проводил успешную внешнюю политику, используя идеологические и организационные возможности католической церкви, весьма показателен. Он во многом объясняет, откуда берёт начало один из важнейших аспектов новой идентификации западноевропейских субъектов. Что касается его основы, то она складывалась следующим образом.

Первоначально христианство проникло на европейский Запад через города. Это находит своё объяснение в том, что, во-первых, пространство, описанное в Евангелиях и других произведениях апостолов, имеет урбанистическую структуру¹¹. Достаточно сказать, что земная жизнь Христа достигает своей кульминации в Иерусалиме и что все помыслы христиан о дальнейшей жизни связаны с Градом Небесным. Во-вторых, потому, что оттуда было удобнее вести миссионерскую деятельность (хотя бы потому, что на Западе города почти всегда были центрами управления страной¹²). В-третьих, потому, что городские жители всегда быстрее воспринимали нововведения, нежели сельские жители. Это заметно даже при знакомстве с миссионерской деятельностью апостолов, в описании деяний которых, прежде всего, фигурируют города. Показателем того, что в ранних субъектах послеримской Европы сначала были христианизированы города является, например, ругательство «поганые», используемое по отношению к нехристианам. Погаными (pagani) в позднеримском государстве называли селян, так как они жили в волостях, именуемых пагами (pagus), и по-прежнему исповедовали язычество. При таком положении дел концепция Августина в то время могла интерпретироваться в смысле, что град земной (civitas), несмотря на всё своё несовершенство по сравнению с градом Божьим (civitas Dei) являлся, по сравнению с языческой сельской округой, существенным шагом вперёд по исправлению человеческой сущности. Поэтому неудивительно, что горожане, как наиболее активная в социальном отношении часть населения поздней империи, идентифицировали себя как христиан (то есть, стремящихся к Христу), противопоставляя себя «поганым». Из этого следует, что ко времени Августина не только государство провозгласило своей целью движение к Христу, но и значительная часть населения. Причём городского, то есть наиболее образованного и активного.

Такое положение вещей находило и свои конкретные проявления. Большая часть социального пространства, связанного с государственной субъектностью, с IV в начинает заполняться христианской символикой. Повсюду строятся церкви (где зачастую проходят важные государственные заседания), изменяются облачения первых лиц страны, государственные символы, названия отдельных мест, а также, что наиболее показательно, имена людей. Вот названия лишь некоторых городов во Франции, название которых начинается со слова «святой»: Сен-Мало, Сен-Назар, Сен-Дье, Сент-Этьен, Сент-Круа, Сен-Реми. Прежняя римская или романизированная топонимика также была изменена почти до неузнаваемости. В особенности это коснулось Северной Галлии, где в эпоху античности римское влияние было не так сильно, как на юге. Лугдунум превратился в Лион, Августодун в Отён, Колония Клавдиа Ара Агриппиненсиум в Кёльн, Августа Треверорум в Трир, Каструм Дивионенсе в Дижон, Аутиссиодурум в Осёр, Ротомагус в Руан и т.д. Что касается имён, то прежние римские, кельтские и даже имена германских завоевателей (франков) почти исчезли. Взамен в массовое употребление вошли имена восточнохристианских святых (Иоаннн, Иаков, Пётр, Павел, Николай, Мария и др.). Затем, с появлением собственных праведников, получают распространения имена Мартины, Урсулы и др. Ономастический показатель является, на наш взгляд, самым надёжным подтверждением того, что после падения Западной Римской империи, ознаменовавшего конец телеологической концепции «вечного Рима», на смену пришла христианская концепция. Отметим лишь то, что в восточной части империи обе концепции, по сути, соединились в одну. Эта причудливая контаминация, сохраняя на словах принцип «вечности» Рима и дополняя его идеей множественности и даже преемственности Римов (Константинополь был с момента строительства объявлен Новым Римом), тем не менее, подчинила «вечность» исторического субъекта эсхатологической «конечности». На завоёванном германцами Западе к идее объединения римской идеи с христианской пришли значительно позже. Но зато, в определённом смысле, эта концептуальная контаминация дожила до наших дней. И даже служит своеобразным критерием «европейства», задавая тем самым целевые направления тем историческим субъектам, которые хотят примкнуть к современной европейской империи¹³.

Христианство задавало новые телеологические ориентиры, ближайшим результатом влияния которых стала новая, христианская идентичность западноевропейских исторических субъектов. Отметим также, что основными историческими субъектами, насколько об этом можно судить по работам Августина, являлись города и государства, как воплощение града земного. В телеологической парадигме Августина шла речь о новом типе темпоральной идентичности исторических субъектов. Новизна заключалась в том, что раньше темпоральность, используемая для обозначения одного из периодов социального цикла, носила достаточно условный характер, будучи своеобразным маркёром эпох у некоторых учёных. Из этого следует, что она не имела широкого распространения, чего нельзя сказать о христианской темпоральности. Христианское представление о времени, которое знаменует разные стадии по приближению к искомой социальной цели, вышло за узкие рамки, в которых оно первоначально находилось, и стало верой миллионов людей. Наиболее ярко это проявилось в напряжённом ожидании конца света к 1000 г от рождества Христова, а затем в 1033 г, когда должна была пройти тысяча лет с момента его распятия.

На Руси многие восприняли в качестве преддверия конца света падение Константинополя – Нового Рима. А кульминация эсхатологических ожиданий пришлась на 1492 г, когда исполнялось 7 000 лет со дня сотворения мира. Эти представления, распространённые и в Западной Европе, основывались на мнении о том, что каждому из семи дней творения будет соответствовать тысяча земных лет, а также на пророчестве Даниила вавилонскому царю Навуходоносору о семи временах, по прошествии которых он узнает истинного Господа¹⁴. Однако, когда выяснилось, что расчёты, основанные на них оказались неверными, появились новые телеологические ориентиры. На Руси в этой связи возникла концепция «третьего Рима» или - если прибегнуть к терминологии любителей нанизывать историю на ось¹⁵ - третьей оси мировой истории. В результате, в восприятии русского общества, важнейшим историческим субъектом - или «осью», вокруг которой вращается весь остальной мир, - отвечающим перед Господом за дальнейшее развитие всего мира, стала и останется до конца света Москва. В позднейшем изложении старца Филофея суть концепции «третьего Рима» приобрела такой вид: «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти»¹⁶. Если рассматривать эту концепцию вкупе с такими артефактами, как начало использования при обозначении Ивана III титула царя, введение новой государственной печати, на которой был изображён герб последних императоров Константинополя - двуглавый орёл Палеологов, то можно предположить, что телеологическое основание новой идентичности русского государства покоилась - по крайней мере, отчасти - на откровениях библейского пророка Ездры. Пророк проповедовал, что Господь, открывший ему тайный смысл его видений, указал, что трёхглавый орёл, приснившийся Ездре во сне, символизировал три царства, которые, последовательно сменяя друг друга, завершат историю человечества перед приходом Мессии и Страшным судом¹⁷.

Таким образом, важной новостью послеантичной эпохи было стремление европейского общества или, точнее, христианского народа Европы, будь то на Востоке или на Западе, к прижизненной идентичности с трансцендентным. На это нам указывает массовый характер, этой прижизненной трансцендентной идентичности, чего ранее никогда не было. Ибо ни греки, ни римляне, ни славяне, ни германцы не идентифицировали себя с каким-то одним богом. У них были довольно развитые представления о потустороннем мире, но им не была свойственна безоговорочная вера в то, что их посюсторонняя жизнь должна строиться по законам того или даже быть подчинена тому, что находится за пределами человеческого восприятия. Особенно показательны в этом отношении римляне, которые стремились выстроить свои отношения с богами на условиях почти полной взаимности. Наиболее ярким примером этого служит формула, с которой римлянин, принося жертву, обращался к божеству: do ut des (даю, чтобы ты дал). У христиан всё было иначе. Истоки их трансцендентной идентичности связаны с указанием евангелистов на то, что Христос считал подлинным лишь потусторонний мир, провозглашая, что «Царство Моё не от мира сего»¹⁸. В силу этого всё посюстороннее должно было трактоваться как испорченное, как то, что нужно непрерывно совершенствовать духовно, предуготовляя этот мир к переходу в качественно иное состояние.

При этом следует особо отметить следующее. В отличие от греков и римлян, для которых вера в судьбу и круговорот времён была характерна как на личном, так и на государственном уровне, в послеантичной Европе между личными и государственными целями стала пролегать пропасть. У греков и, в особенности, у римлян с их идеями Roma aeterna и Pax Romana было частичное совпадение целей большинства населения с государственными целями. Это совпадение основывалось не только на вере в судьбу и циклическом восприятии времени, находящих своё проявление как на личном, так и на государственном уровне, но и на общем для большинства жителей Средиземноморья и европейского Запада гражданстве. Мы имеем в виду результаты эдикта императора Каракаллы (212 г), согласно которому гражданство было даровано почти всему свободному населению империи. Эдикт Каракаллы был направлен на то, чтобы снять телеологические противоречия двух важнейших субъектов империи – населения и государства¹⁹. Ибо, когда значительную часть населения государства составляют неграждане, это чревато серьёзными социальными проблемами (что мы видим сейчас на примере некоторых прибалтийских республик).

Однако следует сказать, что наделение жителей гражданскими правами при несомненном положительном эффекте в деле укрепления государственности не является безусловной гарантией устранения телеологических противоречий. Например, у новых римских граждан, исповедовавших христианство, отношение к государству было весьма специфическим. Они, в отличие от позднейших христиан, хорошо помнили, что Христос завещал своим последователям жить в «параллельном» относительно государства пространстве. На это прямо указывает притча с монетой, когда Иисус произнёс, что Богу должно следовать Богово, а кесарю, воплощавшему государство, кесарево. Поэтому, даже тогда, когда позднеримское государство признало христианство в качестве официальной религии (IV в), быстро выяснилось, что у христианского общества, с одной стороны, и у государства, с другой стороны, могут оставаться разные цели. Особенно явно это проявлялось в западной части империи, где бюрократию меньше занимали телеологические проблемы христианской общины. Что и явилось одной из причин падения Запада под натиском варваров. Восточное общество наоборот «закалило» себя борьбой за христианскую идентичность, как с внутренними противниками (представителями различных течений внутри христианства), так и с внешними - персами-зороастрийцами и арабами-мусульманами,- с которыми оно вело бесконечные войны. Важным обстоятельством, также способствовавшим сплочению Римского Востока, было то, что именно на Востоке состоялись первые восемь Вселенских церковных соборов – с I Никейского (325 г) до IV Константинопольского (869-870 гг), во многом предопределявших дальнейшее развитие христианского общества. Такое внимание к духовным запросам общества во многом объясняет и ту социальную поддержку, которая обеспечила христианскому Востоку не только многовековое процветание, но и сохранение государственной идентичности. Ибо государство, которое в последнее время принято называть Византией, всегда именовало себя Римской империей. Подданные этого государства, использовавшие в качестве языка внутригосударственного общения греческий, также называли себя римлянами (ромеями, по-гречески) и даже пытались восстановить прежнюю Римскую империю в полном объёме. Особенно в этом они преуспели при императоре Юстиниане (VI в).

Подобное явление, когда иноязычная и инокультурная периферия замещает прежний центр, как в плане идентичности, так и вытекающих отсюда идентификационных обязательств, представляет собой довольно редкий идентификационный феномен. Однако в данном случае удивляться ему не приходится, так как ромеи, в своём большинстве, были готовы испытывать тяготы бесконечных войн ради перешедшей им по идентификационному наследству цели реставрации пространства «Вечного Рима» в полном объёме. Именно в этом заключается подлинный смысл того, почему ромеи были готовы вести бесконечные войны с вандалами, готами, персами и иными народами. При этом нельзя, конечно, пренебрегать и целями, который ставил перед собой тогдашний лидер империи – Юстиниан. Он был убеждён, что все христианские народы без изъятия должны жить в одном государстве. Иными словами, согласно представлениям Юстиниана, необходимо было полностью совместить пространства христианской и римской идентичности, чтобы христианские народы могли вступить в лоно Божье неразделённой общиной²⁰.

Принципиальное отличие христианской концепции развития общества от предшествующих ему античных представлений заключалось в том, что христианство определило цель для всех и каждого. Причём не только в личном смысле, но и в плане необходимости всеобщего движения к чётко обозначенной цели. По всей вероятности именно это обстоятельство явилось важнейшим (или, во всяком случае, одним из важнейших) в победе христианского общества над античным. Судя по дошедшим до нас описаниям, христиане - в своей массе - ощущали себя значительно более свободными людьми, нежели язычники, что было связано с их верой в «возвышенную равнозначность жизни и смерти»²¹. Об этом, в частности, свидетельствует бестрепетность, с которой шли на мученическую смерть ранние христиане²². Причина подобного явления заключалась в том, что христианам было ведомо всё. Из Ветхого Завета им было достоверно известно, как и почему возник мир, а из Нового Завета они узнали, для чего он существует. Ибо в Откровении Иоанна рассказывается обо всех стадиях дальнейшего развития человеческого общества вплоть до его завершения в Боге (что, собственно, и является целью общественного развития)²³. И это не вызывает удивления, так как христиане верили, что Бог всемогущ, а не выбирает, как утверждал Гален (II в), лишь лучшее из возможного²⁴.

Исходя из этого, христиане не только идентифицировали все наиболее значимые для них исторические субъекты прошлого (концепция четырёх царств²⁵), но и пытались фиксировать текущие изменения каждого из исторических субъектов с точки зрения его движения к желанной Парусии²⁶. Наиболее точно о текущих телеологических ориентирах, на которые ориентировались люди Средневековья, мы можем судить по историческим сочинениям того времени. Значительная часть их – прежде всего летописи, хроники, анналы как бы несубъектна. Под несубъектностью мы в данном случае понимаем то, что эта часть не имеет авторов. Так как, либо являлась коллективным трудом, либо не подписывалась из принципа, состоящего в том, что подлинным творцом всего является Бог, а человек в любом случае лишь его орудие. Но, по большому счёту, эта несубъектность только кажущаяся. В данном случае мы имеем дело с переносом субъектности с личности на Бога, являющемся попыткой саморастворения в Боге. Ибо в связи с летописанием, которое довольно скоро перестало быть преимущественной прерогативой Востока и распространилось на Западе почти повсеместно, заметим, что сам факт составления анналов является весьма важным показателем исторической субъектности того государства, города или института, который описывается. Поэтому мы вправе говорить о том, что исторические произведения не только отражали различные нюансы общественной и государственной телеологии, но и описывали разные исторические субъекты, с разными целями и взыскующими разную идентичность. Но о какой бы идентичности не шла речь, для средневековых европейцев она была неразрывно связана с христианскими представлениями о цели и смысле исторического процесса. Если для людей античности история была наставницей жизни (historia magistra vitae)²⁷, то согласно христианским представлениям Средневековья, история являлась наставницей вечной жизни (historia magistra vitae aeterna)²⁸.

В силу этого каждый исторический субъект тогдашней Европы «пытался» найти и закрепить своё место в христианской истории, ибо не «мыслил» себя вне христианского континиума. Поэтому неудивительно, что писатели раннего Средневековья нередко предваряли свой труд изложением собственного кредо. Например, турский епископ Григорий, один из самых известных историков VI века²⁹ начал свой труд с изложения своей веры³⁰, затем перешёл к краткому рассказу об истории человечества от Адама³¹ до кончины св. Мартина и лишь потом стал излагать сведения, относящиеся к собственно историческому субъекту³². При этом в зачин очередной части Григорий иногда вставлял слова «Во имя Христово начинается третья книга»,³³ а в конец – «Кончается во имя Христово шестая книга истории. Слава Богу. Аминь». Отметим также, что хотя Григорий, по его собственному утверждению, писал историю франков, его труд изобилует сведениями, относящимися и к другому историческому субъекту - церкви³⁴. Впрочем, в этом он был совсем не одинок. Подобные пассажи мы найдём у Рихера Реймского и других европейских анналистов³⁵.

В связи с авторами историй франков, заметим следующее. В V веке в Западной Европе впервые появились новые, доселе небывалые исторические субъекты. Об этом мы можем с уверенностью судить по их идентификации. Например, до V в на Западе не было государств, которые бы создавались на основе гегемонии одного племени. Даже Рим создавался изначально тремя племенами, на что, помимо голосования по трём трибам, указывает и то, что государство получило название не по имени народа, а по имени его основателя (Ромула). И, хотя в дальнейшем, чуть ли не всё население Средиземноморья относило себя к римлянам, это был скорее показатель гражданства, чем рода-племени. Об этом, в частности, свидетельствует небывалая разноязыкость римлян. Мы уже говорили о том, что римляне, населявшие Грецию, Малую Азию и значительные территории Ближнего Востока, потому и называли себя ромеями, что их родным языком был греческий. Точно так же дело обстояло и на Западе – от Испании до Германии, где, невзирая на шедшие несколько веков процессы романизации всё ещё говорили на массе кельтских, немецких и иных наречий.

Строго говоря, до конца XV в на Пиренейском полуострове не было ни Испании, ни испанцев, то есть тех, кто воплощал бы свой племенной интерес на территории всей этой обширной страны. Примерно так же обстояло дело и в других странах Западной Европы. Разумеется, в Британнии и Галлии были отдельные вожди, царьки или «королевы», которые на время становились лидерами в борьбе кельтских племён римлян, но субъектный статус их кратковременных племенных образований являлся крайне неопределённым. Цезарь, воевавший в I в до н.э. и в Галлии, и в Британнии, и в Германии, подразумевал под этими названиями отнюдь не историко-политические субъекты, а лишь социально-географические пространства. Об этом, в частности, свидетельствует и то, что общие названия для Галлии и Германии были чисто римским изобретением, ибо ни в Галлии, ни в Германии никогда доселе не проживали народы, называвшие себя галлами или германцами. Галлы получили своё имя от римлян за петушиные перья, которыми их воины украшали себя³⁶. А наименование Германия вообще необъяснимо. Есть лишь довольно смутное указание Корнелия Тацита на то, что так некогда называли одно из племён, которое, переправившись через Рейн, прогнало галлов, населявших левый берег этой реки³⁷. Но в настоящее время неясно существовало ли в действительности племя с таким названием. Вероятнее всего этот этноним возник в результате неверного истолкования римлянами какого-то галльского выражения. Подобные наименования народов отнюдь не редкость. Достаточно вспомнить происхождение слова «Русь», с которым сейчас в той или иной мере идентифицируют себя как государства (Россия, Украина, Белоруссия), так и население этих стран (а также значительная часть населения тех стран, что недавно составляли Советский Союз). Наиболее убедительное объяснение этого этнонима связано с особенностями восприятия новгородскими словенами финского слова «руотси», которым финны называли викингов (варягов)³⁸.

Из этого следует, что объединяющим началом для Запада, после того как Римское государство утратило там почти всякую субъектность, стала не географическая близость ряда близлежащих стран, а универсальная христианская идея. В течение V-VII вв эта идея всё больше замещала прежнюю римскую, хотя и не вытеснила её до конца. Именно этим мы можем объяснить, почему германские племена, вторгшиеся под давлением гуннов на европейский Запад, предпочли вступить в ассоциацию с его культурными народами и сохранить важнейшие институты социального пространства прежнего исторического субъекта. И главным из них они признали христианство, к которому приобщились после своих завоеваний почти немедленно³⁹. Благодаря этому обстоятельству германцы стали входить в семью культурных западных народов, а Западная Европа превратилась, спустя несколько веков, в своеобразный наднациональный субъект. Наиболее показательным индикатором субъектности явились крестовые походы против других наднациональных субъектов – мусульманских стран и православных государств (Римской империи, Руси), в которых после разделения церкви западные европейцы стали видеть противостоящий им исторический субъект. А само сплочение западно- и центральноевропейских народов в наднациональный субъект стало возможным лишь благодаря единому пониманию цели. И в этом смысле отвоевание гроба Господня от рук неверных был одним из шагов на пути к её достижению.

Таким образом, вначале общехристианская идея, а с 1054 г христианство в его католическом варианте (в 1054 г западная церковь, избрала собственный путь развития и, провозгласив себя католической – т.е. вселенской, - откололась от главных центров христианского мира) сцементировало Западную Европу в качестве особого наднационального субъекта. Вместе с тем, вскоре после захвата германцами западноевропейских стран, выяснилось, что завоеватели, приобщившись к христианскому универсуму, не желают отказываться от своих партикулярных наклонностей, связанных с их родовыми представлениями о собственности.

Телеологический аспект влияния германского партикуляризма

Остановимся на последнем поподробнее, так как эти особенности, отражавшие родо-племенную структуру германских обществ, имели весьма большое значение для идентичности почти всех последующих европейских исторических субъектов. Дело в том, что одни исторические субъекты средневековой Европы были непосредственно созданы германскими племенами, а другие – например, Чехия, Венгрия, Хорватия и некоторые иные – в различные периоды своей истории находились в полной или значительной зависимости от германских государств.

Приведём конкретные примеры, указывающие на то, что происхождение политической идентичности современных субъектов Западной Европы во многом связано с германцами. В V веке племена вестготов, свевов и вандалов⁴⁰ захватили Пиренейский полуостров и создали там королевство, которое, пережив арабское завоевание и раздробленность, будет восстановлено под именем Испании. В это же время бургунды в Савойе образовали своё королевство - Бургундию, а франки – в северной и центральной Галлии основали Франкию (будущую Францию). Саксы, англы, юты и фризы, переселившиеся в V-VI вв в Британнию образовали семь государств, из которых в X в образовалось Английское королевство. В это же время остготы создали своё королевство в Северной Италии (в дальнейшем оно было захвачено другим германским племенем - лангобардами). Несколько веков спустя, очередной всплеск внешнеполитической активности германских (северогерманских) племён привёл к созданию новых исторических субъектов. Одни возникли на территории их проживания – на территории, которую сейчас занимают Германия, Норвегия, Швеция и Дания. Кстати отметим, что Дания превратилась при Кануте Великом (1017-1035) в европейскую сверхдержаву - в её состав, помимо Дании и юга Скандинавского полуострова входила значительная часть Англии. Другие субъекты были созданы далеко за пределами исторической родины северных германцев - Древнерусское государство, Нормандское герцогство, Сицилийское королевство, Исландия.

Среди показателей влияния германцев на последующую идентичность образованных ими исторических субъектов укажем на изменение ономастики в двух крайних точках германского присутствия – в Испании и на Руси. На Пиренеях после прихода германцев вошли в употребление такие имена как Рикардо и Родриго (что соответствовало немецким Richard, Roderich) и др.⁴¹, а на Руси появились Игори и Ольги (Ingvarr, Helga). Следует, правда, отметить, что степень влияния германцев в различных регионах Европы была разной. Об этом свидетельствует топонимика. На Руси вплоть до Петра практически не существовало мест, в названиях которых присутствовал германский корень. Чуть ли не единственное исключение связано с Мурманском, который назвали по месту связанному с «мурманами», как поморы издревле называли норманнов. А вот в остальной Европе германский след ощущается везде. В Испании, например, это название целых регионов: Андалусия, названная по племени вандалов, некогда осевших в этих краях; Каталония, наименование которой объясняют либо как Готия-Алания, либо как искажённое Готланд.

Индикатором может также быть и влияние германского родового права на систему правовых отношений от Пиренеев до Волги. В 475 г в Вестготском королевстве был составлен так называемый кодекс короля Эйриха, ставший старейшим памятником германского законодательства. Через 30 лет Аларих II утвердил другой свод, названный «Визиготской правдой». Отметим, что «Визиготская правда» генетически родственна другим сводам германских законов. Например, «Правде Салических франков» (V-VI вв), влияние которой на созданный под варяжским влиянием первый свод русских законов («Правду Русскую») не поддаётся сомнению⁴². Мы указываем на связь между правом и идентичностью потому, что в правовой системе, хотя и в неявной форме, содержится цель, заключающаяся в поддержании определённых ценностей, на которых базируются идентификационные устои общества. И если для России правовая система германских племён оказалась лишь одной из основ нарождающихся и быстро эволюционирующих норм, то для западной части Европы эта система подчас являлась определяющей идентичность того или иного исторического субъекта. Приведём пример. Согласно упоминавшейся нами Салической правде (Lex Salica), наследование высшей власти считалось легитимным лишь в том случае, если оно происходило по мужской линии. Нарушения салического закона обычно приводили к войнам, резко изменявшим состояние исторических субъектов. Например возвышение такого значимого для Европы XVIII-XIX вв субъекта как Пруссия началось с того, что её король - Фридрих II отказавшись признавать главой австрийских земель Марию-Терезию на том основании, что это противоречило салическому закону, развязал в 1741 г войну и присоединил к Пруссии силезские земли (1742 г). Продолжившееся в дальнейшем соперничество Пруссии с Австрией привело к тому, что лидером в Германии стала Пруссия, утвердив новое представление о целях развития преобразованной Германской империи. Или возьмём другой круг германских земель. Династическая уния Люксембурга с нидерландской династией была прервана в 1890 г в связи с тем, что после смерти Вильгельма III на престол вступила его дочь Вильгельмина. Люксембуржцы нашли, что это противоречит салическому закону, пригласили себе другого короля и, полностью отделившись от Нидерландов, вновь утвердили свою идентичность.

Но, всё же, если говорить не о косвенных составляющих идентичности европейских исторических субъектов периода Средневековья, а о их самосознании, то испанцы (в отличие от русских⁴³) ощущали себя наследниками германцев. Наиболее явно это проявилось на Базельском католическом соборе 1434 г. Во время его проведения представитель Швеции выдвинул требование особых льгот для своих соплеменников, ссылаясь на то, что шведы являются потомками готов - самых славных из германских племён. В ответ на это представитель Кастильского короля (дело было до объединения Кастилии и Арагона в Испанское королевство) возразил, что наследниками тех славных готов, о которых идёт речь, являются жители Пиренейского полуострова. А шведы представляют из себя потомков наиболее ленивых и бездеятельных готов, которые не решились покинуть свою родину и потому вести от них своё происхождение вряд ли почётно⁴⁴. В этой связи любопытно отметить, что португальцы, начавшие отвоевание (реконкисту) у арабов своих земель с северо-запада полуострова, то есть с тех мест, где некогда было государство свевов (швабов), также предпочитали указывать вестготов в качестве своих непосредственных предшественников⁴⁵.

Но влияние древнегерманских племён не ограничилось тем, что многие европейские субъекты в дальнейшем пытались идентифицировать себя с ними. Значительно более существенно то, что германские племена, посредством почти повсеместного установления режимов власти, основывающихся на родовом праве, повлияли на представления остальных европейских народов о цели их общественного развития. Мы имеем в виду, что германцы взаимен римской идеи универсального пространства, которая в дальнейшем была скорректирована христианским трансцендентным универсализмом, укоренили в Европе партикулярную идею, основанную на праве рода на определённую территорию (т.е. на конкретное пространство). При этом нельзя сказать, что германцы полностью отказались от тех идентификационных возможностей, которые им предоставляли идеи римского и христианского универсализма. В дальнейшем эти виды универсализма ими были востребованы. Но в V-IX вв универсальные идеи были оттеснены победителями на периферию общественного сознания и их телеологический потенциал на некоторое время утратил свою актуальность.

В качестве примеров укажем на распространение во всех основанных германцами государственных новообразованиях культов удачливых вождей, доставивших своему роду обширные территории для заселения. Об этом свидетельствуют жизнеописания Хлодвига,⁴⁶ Карла Мартелла⁴⁷ и др., и даже императора Карла Великого,⁴⁸ которые, прежде всего, изображают этих властителей как франкских племенных вождей. На наш взгляд, это обстоятельство является важным свидетельством партикуляристских тенденций общества, которые начали проявляться в условиях новой (средневековой) Европы. Причина такого партикуляризма, подчеркнём еще раз, заключается не в социогенетической природе, восходящей к гипотетическому прагерманскому племени⁴⁹, а в том, что отдельные племена захватили бывшие римские территории и создали из них отдельные страны. В дальнейшем каждая из этих стран была провозглашена независимым государством, что привело к возникновению, спустя некоторое время, особой в каждом отдельном случае государственной идентичности. Особенностью этой формы идентичности являлось то, что в ходе её образования прежние этносоциальные идентичности (родов, племён, народностей) сливались в новую – национальную – идентичность. Разумеется, не везде народы принимали такого рода идентичность безусловно. Укажем на лужицких сербов в Германии, которых ни первый, ни второй, ни третий рейхи не смогли сделать немцами; на каталонцев в Испании, лапландцев в Швеции, не говоря уже о массе российских народов. Но, тем не менее, навязанная этим народам связь с государством имела определённое сплачивающее значение. Сплачивающий эффект был тем сильнее, чем больше была доля «титульного» народа. В ином случае складывающее государство старались обозначать нейтрально. Так Кастильское и Арагонское королевства стали именовать Испанией, Английское и Шотландское королевства – Великобританией, Русское государство, после того как оно вышло за свои этнические пределы – Россией и т.д. Но, что для нас кажется наиболее существенным, государства, которые в дальнейшем стали основой более крупных образований, сплачивали в своём составе близкородственные племена, говорившие на схожих диалектах и придерживавшихся схожих ценностей. И в дальнейшем, прирастая соседними территориями, они пытались инкорпорировать подчинённые народы в свой состав передавая или навязывая им свои ценности и язык. Об успехе или неудаче такой национальной политики мы можем судить по идентификационным критериям. Возьмём один из них. Если конкистадоров, среди которых были не только кастильцы и леонцы, но и арагонцы, баски и др. именовали испанцами – то есть подданными Испании и говорящими по-испански – значит, мы имеем дело с аргументом, свидетельствующим в пользу того, что в то время национальная политика проводилась достаточно успешно.

С точки зрения телеологии этот пример показателен тем, что здесь мы видим одно из проявлений будущего «испанского» национализма. Его главная цель заключалась в строительстве национального (по сути, кастильского) государства, в котором все пиренейские народы были бы лишены своей идентичности, будучи ассимилированы кастильцами. В XV-XVI вв подобные цели были свойственны целому ряду исторических субъектов, несмотря на то, что они существенно различались между собой способами, которыми пытались реализовать свои замыслы. В конце XV века Иван III к вящему неудовольствию короля Речи Посполитой провозгласил себя «государем всея Руси», заявив тем самым претензию не земли польско-литовского королевства, в которых издревле проживало православное «русскоговорящее» население. Впоследствии - в начале XVII в - с похожим заявлением выступил Генрих IV, утверждая, что все земли, где население говорит по-французски, должны безо всякого изъятия принадлежать ему⁵⁰.

Поэтому, когда мы говорим о телеологическом аспекте развития исторических субъектов в V-IX вв, нет ничего удивительного в том, что фиксация обществом своих изменений имела вид племенных историй (франков, готов, лангобардов, англов и т.д.). Но язык, на котором писали создатели варварских хроник, был, как и прежде латинским. И это весьма показательно. Из этого следует, что большинство идентификационных характеристик социальных пространств тогдашних европейских субъектов было предопределено текущим состоянием взаимопроникновение христианского и германского концептуальных пространств. В дальнейшем, по мере того, как уточнялись концепции обустройства германского пространства, латынь всё больше сдавала свои позиции. Если взять в качестве примера Германию (хотя подобные процессы шли и в других государствах), то дело обстояло так. Сначала М.Лютер перевёл Библию, создав, таким образом, немецкий литературный язык. А затем немецкий стал проникать и в сферу дипломатии и науки. Однако первоначально всё обстояло совсем иначе. Объяснение этого заключается в том, что, во-первых, языки племён, образовавших новые государства, были недостаточно развиты (лишены многих понятий, необходимых для описания социальных институтов и связей), а, во-вторых, в условиях разноплеменных государственных образований латынь по-прежнему сохраняла статус языка западнохристианского пространства. И, в этом качестве, выступала также и как язык межплеменного (и межгосударственного) общения.

Но из этого мы можем сделать и другой вывод: использование латыни (чужого для германских племён языка) является надёжным показателем того, что сплав многочисленных племён в однородные в этническом отношении общества даже в рамках отдельных государств был в период раннего Средневековья ещё весьма далёк от завершения. Лишь в IX веке появляются первые признаки перехода «родовых» субъектов в «национальные». Самым ранним лингвистическим свидетельством начала складывания новых идентичностей (в данном случае французской и немецкой) принято считать клятвы, которые Карл Лысый и Людовик, объединившиеся против своего брата императора Лотаря, дали перед своими войсками у стен Страсбурга в 842 г. Людовик поклялся в верности своему союзнику на романском языке, который понимали войска Карла (из романского впоследствии образовался французский язык), а Карл дал такую же клятву на «тевтонском» (in thiudisker Sprache), родном для войск Людовика. Каждое из войск также принесло присягу, но на родных языках⁵¹.

Поэтому, возвращаясь к индикатору под названием «раннесредневековые племенные хроники», отметим следующее. Эти хроники довольно точно отражали особенности тогдашних социальных образований, в которых гегемонами выступали отдельные племена, историю которых, по мнению хронистов, только и стоило излагать. А в силу того, что превосходство этих племён проявлялось лишь в политической области (а отнюдь не в культурной или социальной, в узком смысле этого слова), раннесредневековые писатели отражали в своих произведениях только эту сферу деятельности. В этой связи укажем на то, что партикуляризм германских племён являлся серьёзным препятствием для создания единого социального пространства даже в пределах этнографической Германии. Одним из показателей затруднений такого рода является самоидентификация. В отличие от славян, у германцев долгое время отсутствовало наименование своей племенной общности. Например, самоназвание многих племён славянского корня не только свидетельствует о единстве их происхождения, но и прямо указывает на один из важнейших критериев этого единства – язык. Новгородские словене, словаки, словенцы воспринимали себя, как это явствует из самих названий, прежде всего, как людей, которые обладают даром речи. В этом отношении все славяне противопоставляли себя германцам, которых воспринимали как немых людей (отсюда их название в славянских языках – немцы)⁵². С идеи «славянского» единства начинается «Повесть временных лет»⁵³, о нём есть упоминание в прологе «Великой польской хроники»⁵⁴.

В противоположность этому, идентификация «германцы» связана с римлянами⁵⁵, а отнюдь не с немецкими племенами, которые предпочитали давать родовые названия территориям своего обитания. Особенно показательны в этом отношении субъекты, традиционно идентифицируемые как «племенные герцогства» (Stammherzogtum) – Саксония, Франкония, Тюрингия, Швабия, Бавария. Поэтому в XV в, когда возникла потребность в уточнении названия Священной Римской империи (в связи с утратой немецкого влияния в Италии империя стала более однородна в национальном отношении), возникло затруднение, связанное с отсутствием в немецком языке понятия, обозначавшего всю совокупность немецких племён⁵⁶. В поисках общего идентификационного термина обратились к латыни и назвали государство тевтонским (Sacrum Imperium Romanum nationis Teutonicae). Основанием для этого стало то обстоятельство, что римские историки называли тевтонами союз немецких племён, который в 102 г до н.э. был разбит римским полководцем Гаем Марием. В дальнейшем Германию иногда именовали Theutonia⁵⁷, из чего затем было образовано сочетание Teutschland (то есть тевтонская земля), превратившееся впоследствии в нынешнее Deutschland. Однако и оно в социальном отношении было принято не всеми немцами⁵⁸, многие из которых до сих пор по большей части соотносят себя с определённой этнической группой, проживающей, как правило, в пределах отдельной федеральной земли и имеющей, таким образом, статус отдельного исторического субъекта. Более того: в разных землях даже говорят, по существу, на разных языках - плятте, кёльше, баварском, берлинском и т.д.,- хотя общегерманский ”Hochdeutsch” поймёт всякий немец.

Из этого следует, что в средневековый период германскому партикуляризму не удалось вытеснить из западноевропейского социального пространства основные положения христианского универсализма. Как это ни странно, идея универсальной империи получила своё развитие в самой Германии, где у неё нашлись сторонники в среде социальной верхушки. Но в сочетании с партикуляризмом она приобрела довольно причудливую форму «империи – федерации», состоящей из громадного числа субъектов со своими правами и обязанностями. Подобное сочетание универсальных претензий (что находило внешнее проявление в том, что германский император считался первым и главным среди христианских монархов) и национального, по своей сути, федерального государства, конечно, являлось имперским паллиативом. Однако этот паллиатив оказался весьма жизнеспособным, устраивая европейский социум тем, что квазиунитарная Европа на деле развивалась в направлении создания федеральных и независимых национальных обществ⁵⁹.

Если рассматривать феномен средневековых империй Европы, как видимое проявление социального хронотопа, легко придти к заключению о том, что он представляет собой попытку включения посюстороннего универсализма в потусторонний универсум. Внешним проявлением этого становятся официальные и неофициальные названия наиболее значительных средневековых царств, которые напрямую соотносятся в Царствием Небесным (Священная империя, Святая Русь).

1 Заметим, что впоследствии схожий социальный выбор был сделан многими новыми историческими субъектами. Франкией при Хлодвиге (496 г), Русью при Владимире (988 г) и т.д.

2 . Об этом, ссылаясь на энциклопедию духовных и светских знания того времени (Le Grand Propriétare de toutes choses), пишет Ф.Ариес (Ариес Ф. Возрасты жизни // Философия и методология истории. – М., 1977. С.222-223).

3 Августин. О граде Божьем IV, 5, 12.

4 Воскресенье (от Адама до потопа), понедельник (от потопа до Авраама), вторник (от Авраама до Давида), среда (от Давида до вавилонского пленения), четверг (от вавилонского пленения до рождества Христова), пятница (от рождества Христова до Страшного суда), суббота (от Страшного суда): «После этого века, Бог как бы почиет в седьмой день, устроив так, что в нём почиет и самый этот седьмой день, чем будем уже мы сами… этот седьмой век будет нашей субботою, конец которой будет не вечером, а Господним, как бы восьмым днём…» (Августин. О Граде Божьем III, 2, 7).

5 там же, II, 14, 5-6.

6 Бицилли П.М. Элементы средневековой культуры. – СПб., 1995. С. 147.

7 Витгеншттейн Л. Культура и ценность // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. I. – М., 1994. С. 463.

8 Августин. О граде Божьем. XVII, 16.

9 Шеллинг Ф.В.И. Система трансцендентального идеализма. – Л., 1936. С. 7.

10 В России XVII в были схожие явления (правда, имеющие другую природу). В 1619-1633 гг государством фактически управлял патриарх Филарет (но он был отцом царя Михаила Фёдоровича). Попытка патриарха Никона превратить этот прецедент в правило закончилась его ссылкой в 1666 г..

11 Представления об организации социального пространства на эллинистическом и римском Востоке предполагало существование сельскохозяйственной округи и деревень, но структурообразующим элементом пространства уже давно были города. Именно города стягивали к себе все коммуникации (культурные, миграционные, торговые и т.д.).

12 Мы говорим «почти» в силу того, что в некоторых странах бывали времена, когда управление страной осуществлялось из ставки монарха. Это было характерно для некоторых периодов истории Римской империи и Священной Римской империи германской нации.

13 Награждая 2.06.2000 г Б.Клинтона премией Карла Великого, канцлер ФРГ Г.Шрёдер заявил, что Западная и Центральная Европа, преобразованная некогда усилиями Карла в империю, продолжает, согласно его завету, формировать ту же имперскую культуру из сплава римских, германских и христианских элементов. А эта неоимперская культура (прежде всего политическая) предопределяет и современное развитие западноевропейского общества. Политическим результатом этого курса является поглощение Прибалтики и размещение там своих вооружённых сил, попытки включения в свой состав Украины и Грузии и т.п.

14 Даниил, IV, 29.

15 Таких как Х.Дж.Макиндер, К.Хаусхофер, К.Ясперс и др.

16 Филофей. Против звездочетцев и латинян, или О злых днех и часех // Малинин В. Старец Елизарова монастыря Филофей и его послания – К., 1901. С. 45.

17 Ездра. III. 11-12.

18 Иоанн, 18, 36.

19 По этому эдикту права римских граждан получили, в частности, родители Августина.

20 Procop. Anekdota. XIII, 7.

21 Baudrilliard J. L’esprit du terrorisme // Le Monde, 3 nov. 2001.

22 Лебедев А.П. Эпоха гонений на христиан. – М., 1994.

23 Ratzinger J. La théologie de I`histoire de saint Bonaventure - Paris, 1988.

24 Гайденко П.П. Понимание бытия в античной и средневековой философии // Античность как тип культуры – М., 1988. С. 294.

25 Согласно пророчеству Даниила, приходу мессии будут предшествовать четыре царства. Христиане идентифицировали их как Вавилонию, Мидию, Грецию и Рим (Дан. 2: 32, 33).

26 Страхов А. Вера в близость «Парусии» , или второе пришествие Господа в первохристианстве и у св. апостола Павла – Сергиев Посад, 1914.

27 Cicero De orat., II, 9, 36.

28 Бедуелл Г. История церкви – М., 1996.

29 Один из исследователей творчества Григория Турского даже назвал его «Геродотом варварства» (Ampére J. Histoire littéraire de la France avant Charlemagne. – P., 1870. P.8).

30 «Намереваясь описать войны царей с враждебными народами, мучеников с язычниками, церквей с еретиками, я прежде всего хочу изложить свою веру, дабы будущий читатель не усомнился в том, что я католик». (Григорий Турский. История франков, I, Второе предисловие).

31 Начинать изложение исторических событий с возникновения человеческого общества превратилось в Средневековье в обычай во всех христианских странах. Ср. русскую «Повесть временных лет», в которой повествование начинается с сыновей Ноя (Полное собрание русских летописей. Т.2. – СПб, 1908. Стб. 2-3).

32 Григорий Турский, I, 1-48.

33 Такой же зачин очередной главы нередко встречался и у других авторов раннего Средневековья. См., например, название шестой главы у Фредегара (The fourth book of the Chronicle of Fredegar. – Greenwood Press, 1981).

34 Там же, III, 17; VI ,5-18; X. 1, 14-20 и т.д..

35 Рихер Реймский. История. I, 31-33; IIII, 51-73 и т.п..

36 Gallus по латыни петух.

37 Tacit. De origine et situ Germanorum, 2.

38 Впервые эту версию изложил русско-немецкий исследователь Г.Миллер. В дальнейшем эта гипотеза была всесторонне исследована А.А.Куником (Kunik E. Die Berufung der schhwedischen Rodsen durch die Finnen und Slaven. Eine Vorarbeit zur Entstehimgsgeschichte des Russischen Staates, von Ernst Kunik. Erste Abtheilung – SPb., 1844. S. 67-70, 89-96, 163-167). Но с Г.Миллером согласились не все и его версия уже два с половиной века вызывает ожесточённую полемику. Из последних работ, в которой излагается внятная критика германско-финской версии происхождения этнонима «Русь» укажем на диссертацию Хакона Станга. Отметим впрочем, что, проанализировав большое количество источников, автор пришёл к сомнительной версии «герульского» происхождения идентификационного термина «Русь» (по имени одного из северогерманских народов): Stang H. The Naming of Russia. // Meddelelser Universitetet i Oslo Slavisk-baltisk avdeling 1996 №.77 – Oslo., 1996.

39 Исключение составили лишь готы, которые приняли христианство (в арианском варианте) ещё в то время, когда проживали в Приднепровье (IV в).

40 В завоевании Пиренеев участвовали и аланы (родственники современных осетин).

41 Piel J.M. Antroponimia germanica // Enciclopaedia linguistica Hispanica. T. 1 – Madrid, 1960. P. 421.

42 Салическая правда. – М., 1950; Тихомиров М.Н. Пособие по изучению Русской Правды. – М., 1953).

43 Это объясняется тем, что варяги, несмотря на периодический приток свежих сил из Скандинавии в IX-XI вв почти мгновенно растворялись в массе восточнославянского населения.

44 Svennung J. Zur Geschichte des Goticismus – Stockholm, 1967. S. 34.

45 Клауде Д. Государство свевов в Испании (409-585 гг) // Клауде Д. История вестготов – СПб., 2002.

46 Григорий Турский, II. 27-43.

47Адо. Хроника или Сокращённая хроника о шести возрастах мира от Адама и до 869 года (Chronicorum, sive Breviarum chronicorum de sex mundi aetatibus ad Adamo usque ad a. 869) // История средних веков. Сост. М.М.Стасюлевич. – СПб, 1999. С.364-365.

48 Эйнхард. Жизнь Карла Великого с прологом Валафреда Страба // Историки эпохи Каролингов. – М., 1999. С. 7-34. Ср. также описания «русских» князей в летописях.

49 На эту тему, например, фантазировал один из представителей социологической школы Ф.Ле Пле. См.:Tourville H., de. The Growth of Modern Nation. A History of the Particular Form of Society – N.-Y., 1907. P. 49.

50 В это время часть «франкоязычных» земель входила в состав Священной Римской империи германской нации.

51 Нитгард. Четыре книги истории // // История средних веков. Сост. М.М.Стасюлевич. – СПб, 1999. С. 482; Егер О. Средние века. – М., 1999. С. 117.

52 Ср. греческое название всех негреков - βαρβαροι (варвары), то есть люди, не владеющие человеческой речью, произносящие что-то непонятное (бар-бар-бар).

53 Радзивилловская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 38. – Л., 1989. С. 12.

54 Великая хроника о Польше, Руси и её соседях. – М., 1987.

55 Это название ввёл в историческую науку Тацит, написав специальное сочинение «О происхождении германцев и местонахождении Германии». См.: Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Том первый. Анналы. Малые произведения; Том второй. История. – СПб, 1993.

56 Беркович М.Е. Из истории формулы средневековой Германской империи // Средние века. Вып. 30. – М., 1967. С. 238-240.

57 См., например, описание Германии (Descriptio Theutoniae) в кольмарских анналах (Annalen und Chronik von Kolmar // Die Geschichtschreiber der deutschen Vorzeit. Bd. 75. – Leipzig, 1897).

58 В особенности показательна в этом плане борьба, разгоревшаяся в XIX в между «Боруссией» и «Тевтонией» за первенство в новом объединении Германии, где Боруссии (т.е. Пруссии, лидеру Северной Германии) противостояла Тевтония (Южная Германия во главе с Австрией). См.: Реверсов И.П. Конец XIX в. Общественные реформы в Германии // Виппер Р.Ю., Реверсов И.П., Трачевский А.С. История Нового времени. – М., 1995. С.424.

59 Что касается Германии, то этот паллиатив надолго предопределил её дальнейшее социальное развитие. С империей было покончено в 1918 г, а федерализм существует и по сей день.