Говоря о влиянии христианской универсальной идеи на процессы идентификации исторических субъектов трудно обойти такой значимый для Западной и Центральной Европы институт как католическая церковь. Её роль в течение IX-XII вв чрезвычайно возросла (как в идеологическом, так и в политическом отношениях). Активная проповедь католической церковью идеи западноевропейского (и даже европейского) единства под главенством римского папы, подкреплённая эффективной социальной, и даже, как это не странно, военной и финансовой политикой, превратила её в один из важнейших социальных институтов средневековой Европы. Борьба папства за создание общего западноевропейского христианского общества естественно привела к борьбе с другими западноевропейскими властителями, которые взамен идеи единого христианского народа выдвигали идею строительства национальных обществ.
В ходе этой борьбе папы подчас добивались выдающихся успехов. Папы низлагали императоров, подчиняли себе целые страны и нередко вставали во главе движений, объединявших страны Западной и Центральной Европы. В 1076 г папа Григорий VII отлучил от церкви германского короля и императора Генриха IV и, освободив его подданных от присяги, передал германский трон другому. Вот как описывал события тех лет современник: «папа римский предал короля анафеме после того, как неоднократно призывал его к покаянию, и по его, как говорят совету и предписанию Радульф, герцог Швабский, был избран королём некоторыми князьями» . В 1213 г другой папа - Иннокентий III – вынудил английского короля Иоанна Безземельного признать свою зависимость от папского престола и «принять» от него свои владения качестве феодального пожалования (лена). Но наиболее показателен, как в смысле влияния пап, так и в смысле христианской самоидентификации западно- и центральноевропейских субъектов (государств, народов, орденов и т.п.), феномен крестовых походов, проходивших под патронажем католической церкви. Однако, невзирая на столь выдающиеся успехи, борьба католического универсализма со светским партикуляризмом закончилась победой последнего. Показателем этой победы может служить факт бесконечных расколов некогда единой западной церкви. Заметим, что идеи партикуляризма проникли в церковную среду задолго до отделения английской церкви от римского престола и движения протеста в Германии. Приведём только один пример. В 1302 и 1303 гг французское духовенство поддержало Филиппа IV в его борьбе с папой Бонифацием VIII. В результате король не только сумел отстоять своё первенство над одним из важнейших сословий королевства, но и заставить пап перенести свою резиденцию в Авиньон.
Не входя в дальнейшие подробности, связанные с политическим поражением, которое светская власть нанесла церковной, заметим, что современное состояние идентичности западного общества во многом являет собой результат борьбы идей универсализма и партикуляризма. Ибо, с одной стороны, осознание западными обществами своего единства основывается главным образом на христианском универсализме. Мы говорим главным образом потому, что была ещё одна важная компонента, воздействие которой на западноевропейские общества также было значительным. Мы имеем в виду античную традицию. Она не рассматривается нами специально потому, что длительное время её влияние на средневековое общество (культурное, правовое, политическое и т.п.) было облечено в христианскую оболочку. В особенности это касалось той части античной традиции, которая была связана с телеологией.
С другой стороны, мозаичность европейских сообществ во многом связана с германским партикуляризмом, ибо история большого числа современных европейских государств берёт своё начало от германских королевств раннего Средневековья. Если бы мы писали эти строки около двухсот лет назад, можно было бы смело заявить, что возникновение всех европейских государств (за исключением европейской части Османской империи) связано с расселением германских племён на просторах Европы. Ибо Европа, после решений Венского конгресса (1815 г), состояла из России, германских государств, Австрии, Пруссии, Швеции, Дании, Нидерландов, Швейцарии, итальянских государств, Франции, Англии, Испании, Португалии. И если относительно России и, возможно, Португалии могут быть серьёзные сомнения в том, что германские племена сыграли значительную роль в создании их общественных структур, то в отношении остальных стран это можно сказать с уверенностью. Если продолжать эту мысль далее, мы придём к заключению, что партикуляризм современных обществ германского корня (немецкого, австрийского, шведского, английского и т.д.) генетически связан с родо-племенными представлениями древних германцев о социальном устройстве.
Германцы приняли христианство из соображений политической выгоды. Они поняли, что это необходимое условие для более или менее органичного вхождения в позднеантичное общество. Без выполнения данного условия нельзя было добиться социального признания, будучи подчиненными этому обществу или управлять им, являясь его гегемоном. Поэтому неудивительно, что, несмотря на декларируемую германскими обществами приверженность к христианству, поощрение ими института церкви и внедрение христианской обрядности в целый ряд социальных практик, на деле происходило видоизменение христианской телеологии. Универсальная компонента была не отменена, но частично замещена на национальную. Теоретическим следствием этого явилось размывание одного из основных положений христианского универсализма, подразумевавшее, что все христиане – один народ. Практическое следствие заключалось в том, что, во-первых, западная церковь отделилась по «национальному» признаку, противопоставив своё «латинство» греческому Востоку.
В дальнейшем пространственное деление продолжилось, когда почти все германские народы, сохранившие приоритет родовой идентификации, решились отделиться и от «латинства». В результате церковная связь большинства германоязычных народов с их прежними романскими единоверцами была прервана. В Англии возникла независимая англиканская церковь, а в северной части и центральной части Европы утвердился вполне партикулярный протестантизм. Во-вторых, в Европе, начиная с XIV-XV вв, шла постоянная борьба за создание национальных государств. При этом на границы конфессиональных расколов внимания никто не обращал. Борьба достигла своего пика в XIX-XX вв, когда в Западной и Центральной Европе появились десятки новых национальных государств, территории которых ранее входили в более крупные государственные образования.
В результате учёные, чутко реагирующие на все социальные изменения, во-первых, стали отдавать предпочтение созданию «национальных» историй, а, во-вторых, стали датировать историю по «национальным» вождям. То есть, по сути, вернулись к прежнему, позднеантичному способу изложения истории (сохранившемся в это время в Византии), в основе которого был принцип деления истории по руководителям государства (т.н. императорская или королевская хроника). Соответственно были внесены изменения и в телеологические представления. Первоначально влияние телеологии христианства на романизированные и германские общества Европы раннего Средневековья заключалось в замене их прежних эсхатологических представлений. В том, что они были, сомневаться не приходится. Правда, по поводу кельтов утверждать пока что-либо сложно в силу того, что сегодня наука испытывает явный недостаток достоверных источников по кельтской мифологии. Но относительно германских племён можно с уверенностью сказать, что эсхатологические представления были у них развиты достаточно хорошо. В древнегерманских «Эддах» повествуется о гибели богов (ragnarökum) и даже о том, кто останется после этого на земле (vistaverur eptir ragnarökr). Отсюда становится понятно, что германцы были вполне подготовлены к восприятию веры в Христа, умершего за людей и затем воскресшего. Другое дело, что они были вынуждены сменить прежние представления о роли судьбы на христианскую концепцию, в которой важное значение имел Божественный промысел.
Ибо Божий промысел мыслился людьми европейского Средневековья не в парадигме античного логоса или древнегерманских норн, а в обрамлении, которое придала им эсхатологическая традиция христианства. В силу этого было распространено представление о том, что «помазанникам Божьим» была вручена светская власть для того, чтобы они вели свои народы к высшей цели – второму пришествию и суду. При этом безусловная уверенность в том, что «помазанники Божьи» ведут свои народы к высшей цели присутствовала не всегда. Во всяком случае, весьма часты были сомнения в том, что они ведут свой народ к искомой цели кратчайшим путём. Это следует из того, что не все поступки носителей верховной власти находили одобрение у современников.
Подчас они писали о прямом вмешательстве Бога, вносившего решающие коррективы в бестолковые действия королей. Вот что пишет Ф. де Коммин, принимавший участие в итальянском походе (1494-1495 гг) французского короля Карла VIII: «следует сделать вывод, что этим походом как вначале, так и в конце руководил сам господь, ибо ум предводителей, как я сказал, почти ни в чём не проявлялся, хотя они и могут заявить, что благодаря им их господин обрёл великую честь и славу»; «… у короля не было ни ума ни денег, равно как и всего прочего, необходимого для такого предприятия, и если оно всё же благополучно завершилось, то лишь по милости Бога, который явно дал это понять». И подобная критика «помазанников Божих» не должна нас слишком удивлять, так как исследователи тех лет, в меру своих сил, старались отражать общественное мнение, основанное на социальных ожиданиях. А то, что ожидания сбывались не всегда, мы можем заключить даже по тому, как идентифицировали отдельных королей (Карл Лысый, Карл Толстый, Людовик Дитя и др.) и даже целой их плеяды: «Ленивые короли» во франкском королевстве в 639-751 гг. В дальнейшем этот процесс продолжался, что зафиксировал один из наиболее проницательных наблюдателей и исследователей средневековой жизни, который утверждал, что «новые, наследственные государи изрядно выродились по сравнению с прежними».
Поэтому, невзирая на постоянные упоминания о всё предопределяющем промысле Божьем, учёные часто писали так, как будто он присутствует, но не всегда или предопределяет, но не всё. Иначе им было трудно объяснить вещи несообразные с их представлениями о Божьей воле. Вследствие этого, при введении в повествование описания поступков явно несовместных с предписываемым церковью поведением христиан, они возлагают всю вину на конкретных людей. И лишь когда последствия таких поступков грозят нарушить общий ход событий, в дело вмешивается Господь. Вероятно, самым ярким примером влияния человека на судьбу Англии как исторического субъекта является описание бесчинств графа Невиля Уорвика, получившего в английской истории прозвище «делателя королей» (the king-maker). В 1455-1470 гг он ухитрился по два раза свергнуть и посадить на престол Генриха VI и Эдуарда IV. В результате, исчерпав терпение неба своими попытками состязаться с ним в назначении верховных правителей, Уорвик был убит в битве при Барнете (что современники объяснили Божественным вмешательством).
Но подобный подход, допускавший свободу проявления своей воли, давал возможность приписывать человеку не только грешные, но и благие дела. Поэтому неудивительно, что исторические сочинения (в особенности со времени крестовых походов) пестрят сообщениями о доблестных деяниях храбрых воинов во благо своих народов. Таким образом, партикуляризм, первоначально имевший общинно-племенную природу, вследствие слияния племён в нации, превратился в национальный партикуляризм. Затем его развитие идёт ещё дальше – в сторону возможности признания некоторых индивидов самостоятельными субъектами истории. Ибо наряду с национальным партикуляризмом, в эпоху позднего Средневековья возникает (пока в зачаточной форме) идея личной ответственности человека за результаты социально-исторических изменений. Другими словами, в это время начали появляться индивидуалистские (тогда ещё во многом крамольные) мысли, что цель социального развития может зависеть от человека. В силу этого вера в Божественное провидение постепенно уходила на дальний план. В скорое пришествие Христа, которого так напряжённо ожидали ранние христианские сообщества, уже мало кто верил и поэтому ответственность, как за добрые, так и злые дела всё больше возлагалась на человека. Оттого, невзирая на частые упоминания божьего имени, авторы заполняют страницы своих произведений подробным описанием исторических деяний, приписываемых людям.
А некоторые из писателей имели на это тем большее право, что были непосредственными участниками описываемых событий. То есть, по существу, являлись творцами исторического процесса. Возможно, именно в силу этого они не только дерзали приписывать себе те или иные деяния, связанные с изменением статуса исторического субъекта, но и даже решались критиковать телеологические основы современного им общества. Одни из них отваживались на указание социальных преимуществ античной религии, по сравнению с христианской, а другие вообще были склонны отводить вере лишь инструментальное значение. Короче говоря, насколько можно судить по используемым нами источникам, для западноевропейской литературы эпохи позднего Средневековья - разумеется, светской, - не был чем-то необычным отход от прежних социальных целей. То есть тех целей, согласно которым все грядущие социальные действия должны быть прямо соотнесены с христианскими эсхатологическими ожиданиями. Из этого мы заключаем, что в партикулярности авторы того времени видели общую тенденцию социального развития, что и отражали в своих произведениях.
Комментарии читателей (0):